Я - извращенец, эксгибиционист, мастурбатор, убийца.
Я стою вместе с чужими, чтобы сражать против чужих.
Я сжимаю нож в кармане потными пальцами, и мне даже не хочется мыть руки. Все потому что мои помыслы справедливы и чисты, как слезы ебаных ангелов. Еще несколько десятков секунд, и я буду резать врагов, как крыс, одного за другим.
Террора за то, что поднял на меня руку. Шалфея за то, что предал. Удильщика за то, что наплевал на меня. Длинного за то, что занял мое место. Шкуру за то, что якшался с Вием. Счастливчика просто за то, что он Красный. А когда их не останется, я буду резать тех, кто выжил. Чуму за каждую пощечину. Жирафа за отвращение, которое он ко мне испытывает. Лишнего за то, что он просто есть. Вавилона и Пацифиста просто так.
Мои руки будут мокрые от крови, очень скоро, и я готов кончить от одной только этой мысли.
Но у меня все еще остается десяток-другой секунд, чтобы выбрать первую жертву. Я рыщу взглядом по красной стае, облизываю губы, и чувствую, как от ненависти мое сердце рвется наружу.
Теперь я вижу правду. Все враги, и хорошим может быть только мертвый человек. И я сделаю их всех лучше.
Чей-то смех, заглушаемые выкриками, заставляет мое голову гудеть, и его источник я тоже обязательно прирежу. Пусть умрет, если ему так нравится происходящее, пусть увидит, как это весело – война.
Когда Террор срывается с места, стояк давит на ширинку так, что мне уже больно. Наконец-то. Вот он, первый и самый лучший секс в моей жизни.
Я вижу лицо убитого только, когда его кровь обжигает мне руки. И я замираю, не видя ничего, кроме этого лица. Вместе с удовольствием, ослабившим давление в моих штанах, приходит и нечто другое. Глядя в глаза, в которых жизни с каждой секундой становится все меньше, я вдруг вспоминаю эти глаза мутными от алкоголя, вспоминаю, как поджимаются веки и изгибаются брови, когда обладатель этих глаз смеется. Больше не будет. Никогда.
Дрогнувшей рукой, я выдираю нож из тела, оказавшегося совсем не таким податливым, как крысиное, и кровь снова брызжет на мои руки.
А дальше, уже плохо понимая, что происходит, я успеваю полоснуть ножом по лицу другого нападавшего и воткнуть его в плечо случайно подвернувшему под руку состайнику. Я успел бы еще многое, но все обрывается резко, одним ударом по голове. Одним коротким ударом, после которого нет и быть не может уже ничего.
Я сжимаю нож в кармане потными пальцами, и мне даже не хочется мыть руки. Все потому что мои помыслы справедливы и чисты, как слезы ебаных ангелов. Еще несколько десятков секунд, и я буду резать врагов, как крыс, одного за другим.
Террора за то, что поднял на меня руку. Шалфея за то, что предал. Удильщика за то, что наплевал на меня. Длинного за то, что занял мое место. Шкуру за то, что якшался с Вием. Счастливчика просто за то, что он Красный. А когда их не останется, я буду резать тех, кто выжил. Чуму за каждую пощечину. Жирафа за отвращение, которое он ко мне испытывает. Лишнего за то, что он просто есть. Вавилона и Пацифиста просто так.
Мои руки будут мокрые от крови, очень скоро, и я готов кончить от одной только этой мысли.
Но у меня все еще остается десяток-другой секунд, чтобы выбрать первую жертву. Я рыщу взглядом по красной стае, облизываю губы, и чувствую, как от ненависти мое сердце рвется наружу.
Теперь я вижу правду. Все враги, и хорошим может быть только мертвый человек. И я сделаю их всех лучше.
Чей-то смех, заглушаемые выкриками, заставляет мое голову гудеть, и его источник я тоже обязательно прирежу. Пусть умрет, если ему так нравится происходящее, пусть увидит, как это весело – война.
Когда Террор срывается с места, стояк давит на ширинку так, что мне уже больно. Наконец-то. Вот он, первый и самый лучший секс в моей жизни.
Я вижу лицо убитого только, когда его кровь обжигает мне руки. И я замираю, не видя ничего, кроме этого лица. Вместе с удовольствием, ослабившим давление в моих штанах, приходит и нечто другое. Глядя в глаза, в которых жизни с каждой секундой становится все меньше, я вдруг вспоминаю эти глаза мутными от алкоголя, вспоминаю, как поджимаются веки и изгибаются брови, когда обладатель этих глаз смеется. Больше не будет. Никогда.
Дрогнувшей рукой, я выдираю нож из тела, оказавшегося совсем не таким податливым, как крысиное, и кровь снова брызжет на мои руки.
А дальше, уже плохо понимая, что происходит, я успеваю полоснуть ножом по лицу другого нападавшего и воткнуть его в плечо случайно подвернувшему под руку состайнику. Я успел бы еще многое, но все обрывается резко, одним ударом по голове. Одним коротким ударом, после которого нет и быть не может уже ничего.