Случилось, написалось, родилось. Заранее простите - я никогда не писала хоть сколько-то "о личном".
Немножко АУ, немножко ООС, и просто как это могло было бы быть - в другом мире? в другой жизни? в другом Доме?
В ролях:Другой и Сорока.
Появляются и упоминаются:Раскол, Мелкий, Пацифист, Шалфей, Шкура, Удильщик.
Это мой маленький фетиш - тексты с музыкальным движком. Рекомендуется к прочтению именно в сочетании)
Тяжелая ночь Выпуска опустилась на Дом, превратив его во вражеский тыл. Темнота цепко схватила его, забаррикадировала окна и не собиралась отпускать свою жертву. В эту ночь каждый оказался как никогда одинок - ибо ни один шумный Перекресток или прокуренный Кофейник не заполнит пожирающую внутреннюю пустоту.
Другой покинул свой пост виночерпия и, странно поеживаясь, как от холода, взбежал по лестнице на второй этаж. До его ушей донеслись звуки далекого скандала и драки из столовой. На третьем этаже с грохотом захлопнулась дверь женской спальни. Гулкий рокот шагов по ступенькам. Скрежет ногтей о дверной косяк. Скрип половиц в спальне. Шум воды в ванной. Царапанье мелка по стене. Звуки обрушились на Другого кипящим, полным жизни водопадом. Голос Дома. Так Дом оплакивает уходящих.
С Перекрестка шумят, особенно звонок голосок Мелкого. Из своей комнаты с крепкими матами вывалился Раскол, грубо отпихнул бармена и унесся куда-то - возможно, даже и не заметив его. Другой не в обиде - он редко покидает свой Кофейник, и сегодня его вывело оттуда слишком жгучее чувство, чтобы обращать внимание на мелочи: он хотел попрощаться. Побыть Дома _одному_, хоть вокруг и много знакомых, суетящихся людей. Спокойно посмотреть на него еще раз, возможно - в последний. Он спешил, постоянно спотыкаясь об омраченные натуральным горем лица его знакомых, друзей, даже... родных, ставших ему в чем-то даже семьей за эти последние месяцы. И его, такого наружнего мальчика, медленно словно затянула трясина этой печали, грядущей утраты и парализующего страха перед будущим. Он тосковал - заранее, заочно.
Но тут рядом мелькнула яркая фигура, вытащив его из оцепенения. Подняв легкий вихрь и взмахнув гривой синих волос, Сорока стремглав летела в сторону лестниц, словно совсем не замечая бармена. Другой остановился как вкопанный, долю секунды тупо таращился в расписную стену в полном ступоре, и, наверно, сам в шоке от того, что пришло ему в голову, развернулся, побежал за ней и успел крепко схватить девушку за локоть.
-Ээээй, ты чего, ты что делаешь?! - запыхавшаяся Сорока удивлена настолько, что даже останавливается и не сопротивляется.
-Да стой ты, не кипишуй, сейчас все узнаешь! - улыбаясь сам себе, Другой тащит слабо вырывающуюся Сороку прямо по коридору, а затем - на самый Перекресток.
Крепко держа ее за плечи, чтобы не вырывалась, юноша прицельно пинает ногой проигрыватель, стоящий в углу рядом с кособокой тумбочкой. В почти осиротевший Дом проливается музыка - тянучая, словно эфир, обволакивающая и нежная - концентрированный свет, концентрированная жизнь, концентрированная любовь.
Теперь парень крепко держит Сороку за руки. Ошарашенная девушка не издает ни звука, только таращится на друга.
-Ну, - Другой улыбается, как гений или как больной, - Иди сюда.
С первым ритмичным тактом Другой тянет ее на себя, одной рукой крепко перехватив ладонь, а другой обхватив за талию. Медленно и не спеша, позволяя Сороке прийти в себя, он тихонько напевает все тот же мотив.
-Ты... ты конченный псих! - Сорока прекрасно понимает, что к чему и что задумал Другой, прекрасно видит, как вытаращились глаза Пацифиста и отвисла челюсть Мелкого... и принимает вызов, принимает правила игры, обняв Другого за плечо.
-Абсолютно, - торжествующе смеется он.
-Придурок, мальчишка, совсем еще мальчишка! - черные сорочьи глаза сверкают из под насупленных бровей. В развороте она отпускает руку Другого и кружится, закрыв глаза, потянувшись кончиками пальцев к потолку.
-Именно! - Другой ловит ее за талию и тянет за собой, описывая геометрические фигуры на полу шагами.
-Пляски на костях! Пир во время чумы! - саркастично фыркает Сорока, прогнувшись под его рукой и как бы невзначай дернув непослушный вихр на затылке. В этой музыке нет кульминации - есть только ритм и голос, усиляющий свой напор, и ребята движутся все быстрее, размывая в кружении пестрые стены, очумевшие лица состайников, да и весь мир.
-Ты слишком много мне не рассказала, милая Сорокушка! - лукаво и хитро смеется Другой, - Так что беру свое как могу!
-Ах ты ж паршивец! - так же хитро оскалилась Сорока. Другой резко дернул ее на себя и ребята едва ли не столкнулись носами.
-Ебаный в рот! - ввалившийся на Перекресток Шалфей нашел в себе силы лишь на то, чтобы покрутить пальцем у виска, - Совсем ополоумели, алкоголики...
Следовавший за вожаком Шкура замер в дверном проеме со ртом в форме буквы О.
-Гляди-ка, - усмехнулась Сорокушка, позволяя себя вести, - Твой друг тебя уже заждался...
-О, у нас с ним еще будет долгая прощальная ночь в Кофейнике, это будет самая веселая и угарная ночь, которую только видел Дом при нас! Милая, ты приглашена!
-Я не могу, я... - Сорока запнулась, у нее перехватило дыхание, - Я... я должна... я, я...
Другой в хитром пируэте развернул Сороку спиной к себе и прошептал в самое ухо:
-Должна попрощаться с Камиллом, да?..
Сорока словно окаменела на доли секунды, а потом резко выпуталась из его рук. Где-то в глубине души Другой удовлетворенно улыбнулся - вот она - глаза пылают и смотрит зверем, щеки разрумянились, синяя копна волос разметалась по плечам - вот она, вот она, здравствуй, Сорокушка, а не тот сомнамбулический манекен, что подсунули вместо нее в самую стужу зимы.
-Зачем? - почему-то шепотом спросила она, - Зачем это все?.. Весь этот фарс! Нашел тоже время для плясок - в ночь перед Выпуском!
-Все правильно, а скажи, когда, когда еще?! - в ответ едва ли не закричал Другой, тряхнув ее за плеси, - Сегодня все полубезумны от своих страхов и начала конца. Завтра нас уже не будет! Завтра ничего уже не будет! Завтра я навсегда уйду. И ты уйдешь, понимаешь?! А я тебя даже не вспомню! У меня отберут мои воспоминания, эти чертовы законы Дома! И знаешь, что? Отлично, пошли танцевать! Эй, Дом, видишь? Нам наплевать, мне наплевать, идем же танцевать!
-Точно алкоголики, ебаный же стыд... - Шалфей экстренно ретировался от такого богохульства, но Другой этого уже не заметил. Он смеялся. Смеялся, раскатисто, нездорово, как смеются гении или больные. А Сорока, держась за него, как за спасательный круг, рассматривая его совсем недавно еще такое мальчишеское, а теперь повзрослевшее лицо, словно заражалась его психозом, его гротескной истерией счастья.
-Господи, да! - она подпрыгнула на мысочки и повисла на шее бармена, - Это же идеально! Ты совершенно ненормальный!
-Ага! Прямо как ты!
И музыка взорвала стены, расщепила время и сам Дом этим концентрированным светом - или это сам танец? Танец, когда умирает былое и продолжается жизнь.
-Как тебя зовут? - шепнула она Другому, - Сегодня уже можно, уже наплевать. Там, как тебя будут звать там?
-Я... Рик.
-Лина. Когда-то меня звали так.
-Мне жаль, что мы не узнаем друг друга... снаружи. Ну, то есть, если бы могли...
-Лучше не надо думать об этом, - тихо усмехнулась Сорока, - А то слишком грустно.
-Может быть, когда-нибудь, - вздохнул Другой, - В каких-нибудь других жизнях...
Сорока скрыла горькую усмешку. В других жизнях. В других. Жизнях.
Музыка стихла. Перекресток давно уже опустел. Они не разговаривали. Другой первый нарушил тишину:
-Я на твоей стороне. В смысле, с Камиллом... Ты сделала все что могла и сделала правильно. Прости, если задел за живое.
-Ты же ничего не знаешь, - устало отмахнулась Сорока.
-Да, а объяснять уже поздно. Я просто знаю, что что-то происходило с Удильщиком - да все это видели. И знаю, что только ты могла его вытащить. И вытащила. Ты можешь гордиться собой, хоть теперь после поправки он и постоянно сгоняет меня с дивана...
-Господи, - устало рассмеялась Сорока, - Ты все равно ничегошеньки не знаешь, даже не подозреваешь, во что я ввязалась...
-Тогда просто не думай об этом сейчас.
-Тогда просто спасибо.
Сорока боялась взглянуть в лицо Другого, ее глаза приковало к себе окно, где виднелся уже седеющий горизонт и бирюзовые рассветные облака. Дом отпускает их. Почти все дела завершены. Почти все... Утро. Утро того дня, когда для всех, кого она так любит, ее не станет. Она не знала, как будет меняться их память и что они почувствуют при этом, не знала, как это произойдет и что станет с ее телом, не знала, когда - и по всей видимости, именно вероятность ответа "Когда угодно" помогла Сороке ценить каждую секунду и в следующий момент оказаться прижатой этим смешливым юнцом к дверному косяку, жадно целующей его рот, лицо, шею, мочку уха, кончик любопытного острого носа.
-Может быть, когда-нибудь... - Другой рассеянно гладил непослушные синие пряди, - В другой жизни. В другом времени. В другом мире. В другом доме...
-Да, пожалуй, когда-нибудь... обязательно, - улыбнулась Сорока, погладив его по щеке на прощанье и скрипнув дверью, ведущей в коридор. Усмехнувшись, она пнула проигрыватель. Музыка впустила жизнь на осиротевший Перекресток.
Другой грубо взъерошил свои волосы и несколько секунд смотрел вслед ее фигуре, удаляющейся по лестнице.
-Эй, Сорока!
-Да? - обернулась она в лестничном пролете - точно так же, как и 11 лет назад, на той самой лестнице, когда маленькая рыжая еврейская девочка со сломанной рукой тащила в спальню чемодан и, обернувшись, увидела своих первых знакомых - Иглобрюшика, Мелкого и Лунатика.
-Я бы танцевал с тобой вечность.
Сорока зажмурилась, отгоняя от себя наваждение воспоминаний. "Иди, - мысленно сказала она, - Иди в свое будущее, Другой. Проживи его, слышишь, проживи все то, что у меня отобрали. Будь счастлив, живи долго, найди свое дело и сделай, черт подери, что обещал - пусть прогремит где-то там Кофейник, пусть мерцает, шумит и поет, как частичка Дома, в котором мы жили. Сделай его самым настоящим и живым. Пей за здравие, вспоминай карточные партии и детские разбитые кулаки, держись за своих друзей и пусть они станут тебе семьей. А потом сломайся и полюби, женись и вырасти детей, заведи собаку, поливай гладиолусы, научить играть в теннис, поезжай в отпуск в горы, вари утренний кофе и читай газеты, ругайся на давку в транспорте, ворчи на жену, которая ворчит на твои разбросанные носки, а потом все равно целуй ее перед сном да пеки ее любимые кексы на праздники, научи сына кататься на велосипеде, задай трепку кавалеру твоей дочки, оплачивай счета за свет, смотри вечерние новости, обними внуков, состарься и умри в своей теплой постели. Проживи. Проживи. Проживи, дорогой мой".
Как это случилось? Я плохо помню. Был, как в бреду. Помню, сидел на перекресточном диване. Подпирая ладонями виски, закрыв лицо волосами. Чтобы ничего не видеть. Только вытертый палас с тусклым узором, прожженный кое-где окурками. читать дальше...Раскол сидел рядом, не смея шелохнуться. Слушал, проявлял участие. Никто к нам не подходил. А те, кто проходили мимо, ускоряли шаг. Я старался говорить ровно, спокойно и негромко. Но из-за застрявшего в горле кома, кажется, получалось только последнее. - Слушай. Мы оба все понимаем. Ты же знаешь, как я… что я его… - Я замолчал, стиснув зубы до скрежета. Слово было неподъемное. – Любил. Говорить это было не стыдно и не сложно. Все дело в прошедшем времени. Он осторожно тронул меня за руку, привлекая внимание. Но я только отодвинулся. Не хотел ничего слушать. Иначе не смог бы сказать то, что собирался. - Не хочешь слушать, - просто уходи. Я долго ждал, но Раскол остался. И я решил, что не буду ходить вокруг да около. С ним это делать вообще бесполезно. - Давай уйдем… вместе. «Туда», - Он продолжал сидеть молча и тихо. – Я знаю, что снова создаю тебе выбор. Знаю, что ты хочешь… уйти «дальше». Знаю, что я - обуза. Знаю, что это жестоко по отношению к тебе. Знаю, что не должен просить. Не имею права. Знаю, что не справедливо. Знаю, что это – слабость. – Наверно, голос меня все же выдавал. Глаза заволокло и защипало. На пол упало несколько капель. Это тоже не было стыдно. Я стер слезы, сцепил руки в замок и добавил. – Времени мало. Но ты все же подумай. Я ведь – не самый лучший выбор. Особенно сейчас. Отвернувшись от Раскола, я взглянул в окно. Небо начинало светлеть. Самая Черная подходила к концу, уступая место утру Выпуска.
Ты бы спросил, зачем я это рассказываю. Да вот, решил написать тебе письмо. Говорят, помогает. Говорят, это полезно. Я в это не слишком верю. Просто мне очень тебя не хватает. Разговоров с тобой. Твоего сарказма и шуток. Твоего голоса… ну, то есть, не голоса, а того, как ты говорил. Твоей решительности и уверенности. Твоей яркости и разноцветия. Тебя. Всего тебя. Я смутно помню, как мы уходили. Я не помню, с кем попрощался и прощался ли хоть с кем-то вообще. Не помню, куда и как долго шли, уже оказавшись здесь. Помню, что очутился в доме. Просто каком-то доме. Травник сказал, что должен еще за кем-то вернуться, пообещал, что придет очень скоро, и ушел. А я тогда впервые попытался допустить мысль, что все случившееся – правда. Что тебя больше нет. Я не рыдал с самого детства. Не было повода. Ни разу. Поначалу меня перепугал собственный голос. А после… я уже об этом не думал. Я просто кричал. Мне хотелось выкрикивать слова. Спрашивать, отрицать, материться, говорить. Но получалось только орать. Будто я пытался выкричать все те звуки, которые накопились во мне за годы, проведенные в Доме. Я обкусал все руки, заглушая шум, обгрыз запястья, пытаясь разодрать зубами старые шрамы и разбил кулаки об пол, стараясь подменить боль физической. Хорошо, что меня никто не видел. Сначала я не верил. Как только немного оклемался, я пошел туда, где обитало большинство наших. На Маяк. Я вообще очень часто там бывал в первое время. Да и сейчас туда хожу. Однажды я встретил на Маяке Мару. И долго пытал ее вопросами, не желая слышать и понимать ее ответы. Я хотел услышать только один ответ. Что ты где-то там. В Лесу… Что ты есть. Я даже просил отвести меня в Лес. Чтобы я мог поискать тебя сам. Меня не пустили. Тогда я рассорился со всеми и долгое время не появлялся на Маяке. Я злился на них, на Травника, на себя. Но больше всех – на тебя. Какого черта они не хотел отвести меня в Лес? Им что, жалко? Какое всем им дело, даже если я там сдохну. Хуже-то мне все равно не будет! Почему никто не хотел меня понять? Даже Травник! Уж он-то должен был первым согласиться. Он же так Лес любит. Лишний раз там побывать… Неужели это так сложно?! Делал вид, что ничего не случилось. Нет, черт подери, случилось! Случилось!!! Вот оно, у тебя под носом! Я – у тебя под носом! А что я? Ничтожество, слабак, идиот! Не удержал, не остановил, …допустил… Потерял. Самое ценное потерял. Убил своей не способностью что-то сделать. Хотя, что я мог сделать? Что я вообще когда-либо мог с тобой сделать?! Ты же умнее всех. Ты все всегда за всех решал, не спрашивая их самих. Всегда считал, что точнее всех знаешь, что для них будет лучше! И ведь правда всем делал лучше! Всем! Кроме меня. Как-то так сложилось, что именно на меня тебе всегда было наплевать! Допустить несправедливость по отношению к любому левому человеку в этом мире – невозможно! А Жираф… А что Жираф? Он же железный, он все примет и стерпит!! Ему вообще так лучше будет. Да ты никогда со мной не считался!!! …Со всеми, кроме меня. Конечно, теперь я так не думаю. Тогда мне просто нужно было позлиться. На самом деле я прекрасно осозню, что жители Маяка просто хотели меня защитить, понимая то, что я понимать не хотел. Травник не был безучастным. Он просто старался быть рядом. Спасибо ему за это. А ты… Ты просто был уверен в моей силе. Уверен, что я действительно без труда выдержу практически все. В оном ты просчитался. Не смог оценить, насколько я тобой пророс. Один умный человек подсказал мне позже, что ты вообще не верил в то, что тебя можно любить. Я ведь был у Него. Думал, что если ты с кем-то и захотел бы повидаться, то именно с Ним. Ты знаешь, мы даже поговорили. Правда, сначала мне хотелось его убить. Какое он имел право быть таким спокойным и философски-настроенным?! Как он мог не относиться к тебе так же, как ты к нему… как я к тебе? А потом он, как будто, снял маску. И я ушел, пообещав больше не появляться. Потому что не справедливо было взваливать на него то, что он и так нес. Только он сильнее меня. Ну, или просто прекрасный актер, и показал мне то, что я хотел увидеть. Однажды на Маяке мне рассказали про Хозяина Времени. О том, что он действительно существует и о том, какие возможности может подарить. Разумеется, я начал его искать. Хотя это было глупо. Я ведь больше не был ребенком Дома. Как я мог просить о чем-то? Но каким-то чудом мне повезло. Однажды я набрел на дом Хозяина времени. Только там никого не оказалось. Не помню, сколько я ждал. Но дождался. Я сказал ему, что хочу вернуть тебя. - То есть, воскресить? – переспросил Хозяин Времени. - Да. Мне не нужны фальшивки, подделки, вариации. Он думал очень долго. А когда ответил, что может это сделать, я решил, что снова оглох и мне померещилось. - Только учти, - Добавил Хозяин. – Он будет принадлежать Лесу. А с Лесом… Извини. С ним даже для меня шутки плохи. Придется тебе торговаться с Лесом самому. Найдешь, что предложить ему взамен? Взамен… тебя? Неужели что-то может быть равноценным? Да если бы я для Леса хоть части тебя стоил, то сам бы себе душу вынул и лично принес ему в дар. Но мне нечего было предложить. А слепо рисковать твоей свободой я не мог. Ты же смерть предпочел, лишь бы только Лесу не достаться. Как я мог обречь тебя на участь его игрушки? Вернувшись домой, я впервые напился до невменяемости. И после стал часто повторять этот аттракцион. Странно, что эта идея не пришла мне в голосу раньше. Не знаю, как Травник меня терпел все это время. Никогда не думал, что в нем может быть столько сил и нервов. Не бросить такое дерьмо, как я. Каким я стал… Для этого нужно быть либо очень благородным, либо совсем ебанутым. Впрочем, какая разница, что из этого вернее? Ты вот – бросил… Нет. Это я потом вычеркну. Знаешь, у меня ведь до сих пор сохранился тот амулет. Позволяющий тебя не любить. Он и сейчас лежит передо мной. В последнее время я все чаще достаю его. Перебираю звенья цепочки, верчу в руках. А потом снова складываю в небольшой тряпичный мешок и убираю в ящик. Однажды Травник попытался силой на меня его надеть. Идиот. Не знаю, как у меня получилось вывернуться. Здесь-то он меня сильнее. Теперь он больше не пытается. Я доходчиво и наглядно объяснил ему, что будет с любым, кто попробует еще хоть раз в жизни что-то решить за меня. Тем более – это. Любить тебя или нет – это будет мой выбор. Только мой! К тому же, даже если я решусь когда-нибудь надеть на себя эту безделушку, она ничерта не сможет сделать с моей памятью. Так что толку от нее будет мало. Будет только хуже. Больнее. Ведь… эта чертова любовь - последнее, что мне от тебя осталось. Лист бумаг закончился… Что ж, к лучшему. Легче все равно не стало. Да и станет ли когда-нибудь? Помнишь, Шалфей, после Самой Страшной ты все пытал меня, почему я хотел покончить с собой? Наверно, сейчас бы ты не стал спрашивать. И правильно бы сделал. Ни к чему оно, такое знание.
После Саши, Гриши и Жирафа мне должно быть вообще стыдно брать в руки ручку, но те, кто видели, единогласно сказали "Давай!". И я даю. Каждой птице - по песне)
-Знаешь, я видела сон. И там были птицы с человеческими лицами.