[Коля, хватит! Коля, пойдем!]

Танцы на костях.

Случилось, написалось, родилось. Заранее простите - я никогда не писала хоть сколько-то "о личном".

Немножко АУ, немножко ООС, и просто как это могло было бы быть - в другом мире? в другой жизни? в другом Доме?

В ролях: Другой и Сорока.

Появляются и упоминаются: Раскол, Мелкий, Пацифист, Шалфей, Шкура, Удильщик.

Это мой маленький фетиш - тексты с музыкальным движком. Рекомендуется к прочтению именно в сочетании)

Тяжелая ночь Выпуска опустилась на Дом, превратив его во вражеский тыл. Темнота цепко схватила его, забаррикадировала окна и не собиралась отпускать свою жертву. В эту ночь каждый оказался как никогда одинок - ибо ни один шумный Перекресток или прокуренный Кофейник не заполнит пожирающую внутреннюю пустоту.

Другой покинул свой пост виночерпия и, странно поеживаясь, как от холода, взбежал по лестнице на второй этаж. До его ушей донеслись звуки далекого скандала и драки из столовой. На третьем этаже с грохотом захлопнулась дверь женской спальни. Гулкий рокот шагов по ступенькам. Скрежет ногтей о дверной косяк. Скрип половиц в спальне. Шум воды в ванной. Царапанье мелка по стене. Звуки обрушились на Другого кипящим, полным жизни водопадом. Голос Дома. Так Дом оплакивает уходящих.

С Перекрестка шумят, особенно звонок голосок Мелкого.

С Перекрестка шумят, особенно звонок голосок Мелкого. Из своей комнаты с крепкими матами вывалился Раскол, грубо отпихнул бармена и унесся куда-то - возможно, даже и не заметив его. Другой не в обиде - он редко покидает свой Кофейник, и сегодня его вывело оттуда слишком жгучее чувство, чтобы обращать внимание на мелочи: он хотел попрощаться. Побыть Дома _одному_, хоть вокруг и много знакомых, суетящихся людей. Спокойно посмотреть на него еще раз, возможно - в последний. Он спешил, постоянно спотыкаясь об омраченные натуральным горем лица его знакомых, друзей, даже... родных, ставших ему в чем-то даже семьей за эти последние месяцы. И его, такого наружнего мальчика, медленно словно затянула трясина этой печали, грядущей утраты и парализующего страха перед будущим. Он тосковал - заранее, заочно.

Но тут рядом мелькнула яркая фигура, вытащив его из оцепенения. Подняв легкий вихрь и взмахнув гривой синих волос, Сорока стремглав летела в сторону лестниц, словно совсем не замечая бармена. Другой остановился как вкопанный, долю секунды тупо таращился в расписную стену в полном ступоре, и, наверно, сам в шоке от того, что пришло ему в голову, развернулся, побежал за ней и успел крепко схватить девушку за локоть.

-Ээээй, ты чего, ты что делаешь?! - запыхавшаяся Сорока удивлена настолько, что даже останавливается и не сопротивляется.

-Да стой ты, не кипишуй, сейчас все узнаешь! - улыбаясь сам себе, Другой тащит слабо вырывающуюся Сороку прямо по коридору, а затем - на самый Перекресток.

Крепко держа ее за плечи, чтобы не вырывалась, юноша прицельно пинает ногой проигрыватель, стоящий в углу рядом с кособокой тумбочкой. В почти осиротевший Дом проливается музыка - тянучая, словно эфир, обволакивающая и нежная - концентрированный свет, концентрированная жизнь, концентрированная любовь.

Теперь парень крепко держит Сороку за руки. Ошарашенная девушка не издает ни звука, только таращится на друга.

-Ну, - Другой улыбается, как гений или как больной, - Иди сюда.

С первым ритмичным тактом Другой тянет ее на себя, одной рукой крепко перехватив ладонь, а другой обхватив за талию. Медленно и не спеша, позволяя Сороке прийти в себя, он тихонько напевает все тот же мотив.

-Ты... ты конченный псих! - Сорока прекрасно понимает, что к чему и что задумал Другой, прекрасно видит, как вытаращились глаза Пацифиста и отвисла челюсть Мелкого... и принимает вызов, принимает правила игры, обняв Другого за плечо.

-Абсолютно, - торжествующе смеется он.

-Придурок, мальчишка, совсем еще мальчишка! - черные сорочьи глаза сверкают из под насупленных бровей. В развороте она отпускает руку Другого и кружится, закрыв глаза, потянувшись кончиками пальцев к потолку.

-Именно! - Другой ловит ее за талию и тянет за собой, описывая геометрические фигуры на полу шагами.

-Пляски на костях! Пир во время чумы! - саркастично фыркает Сорока, прогнувшись под его рукой и как бы невзначай дернув непослушный вихр на затылке. В этой музыке нет кульминации - есть только ритм и голос, усиляющий свой напор, и ребята движутся все быстрее, размывая в кружении пестрые стены, очумевшие лица состайников, да и весь мир.

-Ты слишком много мне не рассказала, милая Сорокушка! - лукаво и хитро смеется Другой, - Так что беру свое как могу!

-Ах ты ж паршивец! - так же хитро оскалилась Сорока. Другой резко дернул ее на себя и ребята едва ли не столкнулись носами.

-Ебаный в рот! - ввалившийся на Перекресток Шалфей нашел в себе силы лишь на то, чтобы покрутить пальцем у виска, - Совсем ополоумели, алкоголики...

Следовавший за вожаком Шкура замер в дверном проеме со ртом в форме буквы О.

-Гляди-ка, - усмехнулась Сорокушка, позволяя себя вести, - Твой друг тебя уже заждался...

-О, у нас с ним еще будет долгая прощальная ночь в Кофейнике, это будет самая веселая и угарная ночь, которую только видел Дом при нас! Милая, ты приглашена!

-Я не могу, я... - Сорока запнулась, у нее перехватило дыхание, - Я... я должна... я, я...

Другой в хитром пируэте развернул Сороку спиной к себе и прошептал в самое ухо:

-Должна попрощаться с Камиллом, да?..

Сорока словно окаменела на доли секунды, а потом резко выпуталась из его рук. Где-то в глубине души Другой удовлетворенно улыбнулся - вот она - глаза пылают и смотрит зверем, щеки разрумянились, синяя копна волос разметалась по плечам - вот она, вот она, здравствуй, Сорокушка, а не тот сомнамбулический манекен, что подсунули вместо нее в самую стужу зимы.

-Зачем? - почему-то шепотом спросила она, - Зачем это все?.. Весь этот фарс! Нашел тоже время для плясок - в ночь перед Выпуском!

-Все правильно, а скажи, когда, когда еще?! - в ответ едва ли не закричал Другой, тряхнув ее за плеси, - Сегодня все полубезумны от своих страхов и начала конца. Завтра нас уже не будет! Завтра ничего уже не будет! Завтра я навсегда уйду. И ты уйдешь, понимаешь?! А я тебя даже не вспомню! У меня отберут мои воспоминания, эти чертовы законы Дома! И знаешь, что? Отлично, пошли танцевать! Эй, Дом, видишь? Нам наплевать, мне наплевать, идем же танцевать!

-Точно алкоголики, ебаный же стыд... - Шалфей экстренно ретировался от такого богохульства, но Другой этого уже не заметил. Он смеялся. Смеялся, раскатисто, нездорово, как смеются гении или больные. А Сорока, держась за него, как за спасательный круг, рассматривая его совсем недавно еще такое мальчишеское, а теперь повзрослевшее лицо, словно заражалась его психозом, его гротескной истерией счастья.

-Господи, да! - она подпрыгнула на мысочки и повисла на шее бармена, - Это же идеально! Ты совершенно ненормальный!

-Ага! Прямо как ты!

И музыка взорвала стены, расщепила время и сам Дом этим концентрированным светом - или это сам танец? Танец, когда умирает былое и продолжается жизнь.

-Как тебя зовут? - шепнула она Другому, - Сегодня уже можно, уже наплевать. Там, как тебя будут звать там?

-Я... Рик.

-Лина. Когда-то меня звали так.

-Мне жаль, что мы не узнаем друг друга... снаружи. Ну, то есть, если бы могли...

-Лучше не надо думать об этом, - тихо усмехнулась Сорока, - А то слишком грустно.

-Может быть, когда-нибудь, - вздохнул Другой, - В каких-нибудь других жизнях...

Сорока скрыла горькую усмешку. В других жизнях. В других. Жизнях.

Музыка стихла. Перекресток давно уже опустел. Они не разговаривали. Другой первый нарушил тишину:

-Я на твоей стороне. В смысле, с Камиллом... Ты сделала все что могла и сделала правильно. Прости, если задел за живое.

-Ты же ничего не знаешь, - устало отмахнулась Сорока.

-Да, а объяснять уже поздно. Я просто знаю, что что-то происходило с Удильщиком - да все это видели. И знаю, что только ты могла его вытащить. И вытащила. Ты можешь гордиться собой, хоть теперь после поправки он и постоянно сгоняет меня с дивана...

-Господи, - устало рассмеялась Сорока, - Ты все равно ничегошеньки не знаешь, даже не подозреваешь, во что я ввязалась...

-Тогда просто не думай об этом сейчас.

-Тогда просто спасибо.

Сорока боялась взглянуть в лицо Другого, ее глаза приковало к себе окно, где виднелся уже седеющий горизонт и бирюзовые рассветные облака. Дом отпускает их. Почти все дела завершены. Почти все... Утро. Утро того дня, когда для всех, кого она так любит, ее не станет. Она не знала, как будет меняться их память и что они почувствуют при этом, не знала, как это произойдет и что станет с ее телом, не знала, когда - и по всей видимости, именно вероятность ответа "Когда угодно" помогла Сороке ценить каждую секунду и в следующий момент оказаться прижатой этим смешливым юнцом к дверному косяку, жадно целующей его рот, лицо, шею, мочку уха, кончик любопытного острого носа.

-Может быть, когда-нибудь... - Другой рассеянно гладил непослушные синие пряди, - В другой жизни. В другом времени. В другом мире. В другом доме...

-Да, пожалуй, когда-нибудь... обязательно, - улыбнулась Сорока, погладив его по щеке на прощанье и скрипнув дверью, ведущей в коридор. Усмехнувшись, она пнула проигрыватель. Музыка впустила жизнь на осиротевший Перекресток.

Другой грубо взъерошил свои волосы и несколько секунд смотрел вслед ее фигуре, удаляющейся по лестнице.

-Эй, Сорока!

-Да? - обернулась она в лестничном пролете - точно так же, как и 11 лет назад, на той самой лестнице, когда маленькая рыжая еврейская девочка со сломанной рукой тащила в спальню чемодан и, обернувшись, увидела своих первых знакомых - Иглобрюшика, Мелкого и Лунатика.

-Я бы танцевал с тобой вечность.

Сорока зажмурилась, отгоняя от себя наваждение воспоминаний. "Иди, - мысленно сказала она, - Иди в свое будущее, Другой. Проживи его, слышишь, проживи все то, что у меня отобрали. Будь счастлив, живи долго, найди свое дело и сделай, черт подери, что обещал - пусть прогремит где-то там Кофейник, пусть мерцает, шумит и поет, как частичка Дома, в котором мы жили. Сделай его самым настоящим и живым. Пей за здравие, вспоминай карточные партии и детские разбитые кулаки, держись за своих друзей и пусть они станут тебе семьей. А потом сломайся и полюби, женись и вырасти детей, заведи собаку, поливай гладиолусы, научить играть в теннис, поезжай в отпуск в горы, вари утренний кофе и читай газеты, ругайся на давку в транспорте, ворчи на жену, которая ворчит на твои разбросанные носки, а потом все равно целуй ее перед сном да пеки ее любимые кексы на праздники, научи сына кататься на велосипеде, задай трепку кавалеру твоей дочки, оплачивай счета за свет, смотри вечерние новости, обними внуков, состарься и умри в своей теплой постели. Проживи. Проживи. Проживи, дорогой мой".

-К сожалению, вечность есть только у меня.

@темы: Проза, [Мелкий], [Удильщик], [Шалфей], [Лишний], [Шкура], [Сорока], [Раскол], -Четвертый выпуск-, [Пацифист], Музыка

---

Ещё немного картинок?

[pupirishki]

Остальные в комментах

@темы: Юмор, Арт, [Жираф], [Мелкий], [Удильщик], [Шалфей], [Вий], [Длинный], [Лишний], [Шкура], [Шаман], [Белка], [Сэр], -Четвертый выпуск-, [Пацифист], [Анчар], [Пи], [Щука], [Мальвина], [Спичка], [Тишина], [Удав], [Мегера]

---

[Debbby]

писалось зимой. теперь я бы написала это по-другому, но что написано, то написано. можно считать это фанфиком. и вообще бездарным отвратительным текстом и плохим пониманием персонажей.

много нейрофиброматоза и ОБВМ

мне всегда нравилось смотреть. на горящую свечу. на то, как вода течет из крана тонкой струйкой. как люди общаются: смеются и бессмысленно, легко болтают. как эмоции сменяют друг друга на их лицах.

если бродить по Дому и ничего не искать, то можно найти много чего интересного.
так однажды мною в подвале было найдено кое-что действительно занятное.
ты.
я видела тебя там не раз, еще до того, как дала тебе об этом знать. и ты - кто бы мог подумать - читал. мне нравилось смотреть, как ты читаешь - даже в полутьме подвала можно было разглядеть твое лицо и мне нравилось видеть его не таким, как обычно. тусклый свет и глубокие тени ложились на него и оно неуловимо, но отчетливо менялось. мне нравилось, что только я знаю об этом, и я не собиралась ни с кем делиться своим секретом. (с тобой в том числе, по крайней мере пока не появится для этого весомая причина.) мне всегда было любопытно, что тебя так увлекает, что же это за книги, но я ни разу так и не смогла рассмотреть обложку.
теперь каждый раз, когда кто-то высказывался негативно в твой адрес (а это было часто), или когда ты не мог связать двух слов, мрачно смотрел исподлобья, злился - каждый раз я вспоминала твое лицо, когда ты читал. этот маленький секрет, как красивая безделушка, почему-то грел мне душу.

я давно уже поняла: слова - обертки, ненужные бумажные фантики. очень красивые порой, но зачастую лишние. не разглядеть, не распробовать начинку. порой я думаю: хорошо, когда двум людям можно обходиться без слов вообще. наверное, это самая высокая форма понимания между людьми - когда они не нуждаются в словах. когда все можно сказать взглядом, пожатием плеча и ничего не нужно расшифровывать, потому что и так все ясно.
не знаю, если бы я сказала тебе об этом, понял бы ты меня? может быть, оно и к лучшему, что я никогда не узнаю.

интересно, если бы слова лились из тебя ладным потоком, если бы ты сочинял стихи и пел песни, толкал речи - тебя бы любили больше? я бы хотела понять тебя без слов. как хирург, заглянуть: так что там внутри? только я не хирург и не могу сделать это без спроса.

со временем эта мысль стала навязчивой идеей, я думала об этом все чаще, даже начинала злиться на себя за что-то.

однажды ночью я отправилась бродить по Дому. старательно убеждала себя, что мне ничего не нужно, несколько раз резко меняла маршрут, но все равно в итоге уже который раз стояла перед дверью в чужую спальню. вот бы попробовать заглянуть в вашу комнату и посмотреть, как ты спишь, мне ведь всегда нравилось смотреть. хотелось увидеть тебя, настоящего.
я постояла у порога и ушла. мне кажется, сердце заняло все мое тело целиком и ты непременно почуешь вибрацию воздуха от того, как сильно оно колотится. говорят, ты чертовски чутко спишь.
именно тогда мне пришла в голову одна мысль.
мне всегда хотелось унести из дома что-то особенное. то, что я не потеряю. например, воспоминание.
к тому же с недавних пор мне хотелось совершить что-то безумное. и сейчас - самое время для странных поступков. интересно, думала я, что будет? и как это будет?

спустя пару недель я была уже уверена в том, что я знаю, как сделать так, чтобы не нужны были слова. и для этого не надо подкрадываться во сне, или подглядывать, вообще не надо прятаться. есть еще одно время, когда люди становятся настоящими.
и тогда я пошла в подвал. и на этот раз я не стала прятаться.

ты, конечно, читал и на этот раз мне пришлось прервать твое чтение и я с удовольствием наблюдала смену эмоций на твоем лице. интересно, только я это могу видеть, или другим она тоже заметна?
- чего тебе надо? а, ну да. ты же не скажешь.
да, я же не из болтливых. это была излишняя просьба.
- не смей. никому. говорить. о том. что. здесь. видела.
слова падали привычно тяжело, большими тяжелыми камнями. а я, глядя тебе в глаза медленно, очень медленно приближаюсь, вот я уже наклонилась так, что наши лица на одном уровне. вот еще ниже, вот я уже на коленях. я знала, что тебе это понравится - сверху вниз всегда смотреть приятнее. выдержать этот твой взгляд в течение всего этого времени - целое испытание.
я снова смотрю в твое лицо - на этот раз близко, очень близко, прямо в глаза и на этот раз я собой довольна - я вижу недоверие, замешательство, удивление, балансирующее на грани восхищения и ужаса.
ах, этот недолгий, но приятный миг. и уже поздно что-то менять; какое облегчение. на миг я ощутила твое дыхание - не зловонное и не гнилостное, самое обычное…
- да ты сумасшедшая…
да. чуть-чуть.
я соглашусь со всем, что ты скажешь, и ты очень быстро это понимаешь.
я верила, что смогу увидеть.

очки, думала я, не оставить здесь, не раздавить…
но почти сразу я забыла о них.

как это, когда слова не нужны никому?
теперь я знаю. и это то, что я унесу с собой в Наружность или могилу, что, впрочем, наверняка одно и то же. я пыталась сказать тебе что-то, донести такую мысль, которую не выразить словами, и мне оставалось только надеяться, что я права, и ты никогда не сможешь сказать этого, но понимаешь меня. а скоро я вообще перестала о чем-либо думать.

иногда я засматриваюсь. я не могу говорить, я не могу даже кричать, но и глаза закрыть я почему-то не могу и поэтому все, что мне остается - это смотреть. в том, что тебя это бесит, я убедилась на своей шкуре почти сразу, но с тех пор мне доставляло еще большее удовольствие смотреть - украдкой или прямо. и меня забавляло, что тебя это смущает. наверное, это было жестоко с моей стороны, но ведь и ты был по-своему жестоким. и все-таки хорошо, когда слова не нужны.

и мне кажется, может быть, я успела увидеть то, что хотела.
и я осталась собой довольна.
и ты бы наверное удивился, если бы узнал, что мне было нужно от тебя на самом деле.
хорошо, когда слова не нужны. и мне кажется, ты со мной был бы согласен.

нет никаких гадких утят, нет жалких лягушат - принцев. есть только то, что сейчас и этого достаточно.
и теперь это не только мой секрет.

а потом ты исчез.
а на Перекрестке начало расти дерево.

кажется, я скучаю по тебе, Вий.

@темы: Проза, [Вий], -Четвертый выпуск-, [Щука]

---

Шаман

[Кирилл Клён]

Прослушать или скачать Лучь солнца золотого бесплатно на Простоплеер


Shaman by Ray-Kirrah on deviantART

@темы: Ассоциации, Арт, [Шаман], -Четвертый выпуск-, Музыка

---

Открыл все закрытые тексты

[Яровий]

Теперь мне скрывать нечего, потому открываю все страшную правду про Шамана.
Серьезно. Если вы не хотели этого знать, то я извиняюсь.

Детство. Небольшая история из детства Шамана и Вия.
Всем старожилам.
Его мать. AU, написанное в тот момент, когда мы думали о возможности отключения Шамана от аппаратуры. В итоге от этой идеи остался только пускающий слух Анчар и надпись "Эвтаназия - выход".
Женщина с тряпичной куклой. О том, о чем была сказка Шамана.
Давай поиграем?
Вечер в подвале сексуальное насилие и, в общем, все плохо. Да, это действительно было, и на этом Шаман действительно сломался. Но история, на самом деле, куда менее однозначная, чем может показаться в этом тексте.
Другой вечер в подвале.
Письмо.
Последний разговор Шамана и Вия.
Аутоагрессия.
Разговор с Домом, объясняющий, почему именно Шаман сиганул с лестницы.

Бонус.
Если кто-то до сих пор не в теме, кто такой Потеряшка и как это работает.
Мальчик и Странник

@темы: Проза, [Паразит], [Шалфей], [Вий], [Шаман], [Дурман], -Третий выпуск-, -Четвертый выпуск-, [Чужой], [Скоморох]

---

[Яровий]

01.07.2014 в 17:03

Пишет  pupirishki:

И тут Мальвину понесло
Всё, я больше не могу



Кто-нибудь! Остановите меня!

@темы: Другое, Юмор, [Удильщик], [Вий], [Длинный], [Лишний], [Сорока], [Белка], -Четвертый выпуск-, [Пацифист], [Мальвина], [Спичка], [Тишина], [Удав], [Двадцатьпятыйкадр]

---

Письмо Шалфею (Жираф)

[Кирилл Клён]

Что-то типа флешмоба. Ангстовые варианты "После Выпуска".

Название: Письмо Шафлею
Предупреждение: Смерть персонажа, ангст, пидарасы.
Описание: Жираф на Изнанке. Письмо погибшему во время Выпуска Шалфею.

Прослушать или скачать Королевская свадьба бесплатно на Простоплеер

Как это случилось? Я плохо помню. Был, как в бреду.
Помню, сидел на перекресточном диване. Подпирая ладонями виски, закрыв лицо волосами. Чтобы ничего не видеть. Только вытертый палас с тусклым узором, прожженный кое-где окурками.

читать дальше...

Раскол сидел рядом, не смея шелохнуться. Слушал, проявлял участие. Никто к нам не подходил. А те, кто проходили мимо, ускоряли шаг. Я старался говорить ровно, спокойно и негромко. Но из-за застрявшего в горле кома, кажется, получалось только последнее.
- Слушай. Мы оба все понимаем. Ты же знаешь, как я… что я его… - Я замолчал, стиснув зубы до скрежета. Слово было неподъемное. – Любил.
Говорить это было не стыдно и не сложно. Все дело в прошедшем времени.
Он осторожно тронул меня за руку, привлекая внимание. Но я только отодвинулся. Не хотел ничего слушать. Иначе не смог бы сказать то, что собирался.
- Не хочешь слушать, - просто уходи.
Я долго ждал, но Раскол остался. И я решил, что не буду ходить вокруг да около. С ним это делать вообще бесполезно.
- Давай уйдем… вместе. «Туда», - Он продолжал сидеть молча и тихо. – Я знаю, что снова создаю тебе выбор. Знаю, что ты хочешь… уйти «дальше». Знаю, что я - обуза. Знаю, что это жестоко по отношению к тебе. Знаю, что не должен просить. Не имею права. Знаю, что не справедливо. Знаю, что это – слабость. – Наверно, голос меня все же выдавал. Глаза заволокло и защипало. На пол упало несколько капель. Это тоже не было стыдно. Я стер слезы, сцепил руки в замок и добавил. – Времени мало. Но ты все же подумай. Я ведь – не самый лучший выбор. Особенно сейчас.
Отвернувшись от Раскола, я взглянул в окно. Небо начинало светлеть. Самая Черная подходила к концу, уступая место утру Выпуска.

Ты бы спросил, зачем я это рассказываю. Да вот, решил написать тебе письмо. Говорят, помогает. Говорят, это полезно. Я в это не слишком верю. Просто мне очень тебя не хватает. Разговоров с тобой. Твоего сарказма и шуток. Твоего голоса… ну, то есть, не голоса, а того, как ты говорил. Твоей решительности и уверенности. Твоей яркости и разноцветия. Тебя. Всего тебя.
Я смутно помню, как мы уходили. Я не помню, с кем попрощался и прощался ли хоть с кем-то вообще. Не помню, куда и как долго шли, уже оказавшись здесь. Помню, что очутился в доме. Просто каком-то доме. Травник сказал, что должен еще за кем-то вернуться, пообещал, что придет очень скоро, и ушел. А я тогда впервые попытался допустить мысль, что все случившееся – правда. Что тебя больше нет. Я не рыдал с самого детства. Не было повода. Ни разу. Поначалу меня перепугал собственный голос. А после… я уже об этом не думал.
Я просто кричал. Мне хотелось выкрикивать слова. Спрашивать, отрицать, материться, говорить. Но получалось только орать. Будто я пытался выкричать все те звуки, которые накопились во мне за годы, проведенные в Доме. Я обкусал все руки, заглушая шум, обгрыз запястья, пытаясь разодрать зубами старые шрамы и разбил кулаки об пол, стараясь подменить боль физической. Хорошо, что меня никто не видел.
Сначала я не верил. Как только немного оклемался, я пошел туда, где обитало большинство наших. На Маяк. Я вообще очень часто там бывал в первое время. Да и сейчас туда хожу. Однажды я встретил на Маяке Мару. И долго пытал ее вопросами, не желая слышать и понимать ее ответы. Я хотел услышать только один ответ. Что ты где-то там. В Лесу… Что ты есть. Я даже просил отвести меня в Лес. Чтобы я мог поискать тебя сам. Меня не пустили. Тогда я рассорился со всеми и долгое время не появлялся на Маяке.
Я злился на них, на Травника, на себя. Но больше всех – на тебя. Какого черта они не хотел отвести меня в Лес? Им что, жалко? Какое всем им дело, даже если я там сдохну. Хуже-то мне все равно не будет! Почему никто не хотел меня понять? Даже Травник! Уж он-то должен был первым согласиться. Он же так Лес любит. Лишний раз там побывать… Неужели это так сложно?! Делал вид, что ничего не случилось. Нет, черт подери, случилось! Случилось!!! Вот оно, у тебя под носом! Я – у тебя под носом! А что я? Ничтожество, слабак, идиот! Не удержал, не остановил, …допустил… Потерял. Самое ценное потерял. Убил своей не способностью что-то сделать. Хотя, что я мог сделать? Что я вообще когда-либо мог с тобой сделать?! Ты же умнее всех. Ты все всегда за всех решал, не спрашивая их самих. Всегда считал, что точнее всех знаешь, что для них будет лучше! И ведь правда всем делал лучше! Всем! Кроме меня. Как-то так сложилось, что именно на меня тебе всегда было наплевать! Допустить несправедливость по отношению к любому левому человеку в этом мире – невозможно! А Жираф… А что Жираф? Он же железный, он все примет и стерпит!! Ему вообще так лучше будет. Да ты никогда со мной не считался!!! …Со всеми, кроме меня.
Конечно, теперь я так не думаю. Тогда мне просто нужно было позлиться. На самом деле я прекрасно осозню, что жители Маяка просто хотели меня защитить, понимая то, что я понимать не хотел. Травник не был безучастным. Он просто старался быть рядом. Спасибо ему за это.
А ты… Ты просто был уверен в моей силе. Уверен, что я действительно без труда выдержу практически все. В оном ты просчитался. Не смог оценить, насколько я тобой пророс. Один умный человек подсказал мне позже, что ты вообще не верил в то, что тебя можно любить.
Я ведь был у Него. Думал, что если ты с кем-то и захотел бы повидаться, то именно с Ним. Ты знаешь, мы даже поговорили. Правда, сначала мне хотелось его убить. Какое он имел право быть таким спокойным и философски-настроенным?! Как он мог не относиться к тебе так же, как ты к нему… как я к тебе? А потом он, как будто, снял маску. И я ушел, пообещав больше не появляться. Потому что не справедливо было взваливать на него то, что он и так нес. Только он сильнее меня. Ну, или просто прекрасный актер, и показал мне то, что я хотел увидеть.
Однажды на Маяке мне рассказали про Хозяина Времени. О том, что он действительно существует и о том, какие возможности может подарить. Разумеется, я начал его искать. Хотя это было глупо. Я ведь больше не был ребенком Дома. Как я мог просить о чем-то? Но каким-то чудом мне повезло. Однажды я набрел на дом Хозяина времени. Только там никого не оказалось. Не помню, сколько я ждал. Но дождался. Я сказал ему, что хочу вернуть тебя.
- То есть, воскресить? – переспросил Хозяин Времени.
- Да. Мне не нужны фальшивки, подделки, вариации.
Он думал очень долго. А когда ответил, что может это сделать, я решил, что снова оглох и мне померещилось.
- Только учти, - Добавил Хозяин. – Он будет принадлежать Лесу. А с Лесом… Извини. С ним даже для меня шутки плохи. Придется тебе торговаться с Лесом самому. Найдешь, что предложить ему взамен?
Взамен… тебя? Неужели что-то может быть равноценным? Да если бы я для Леса хоть части тебя стоил, то сам бы себе душу вынул и лично принес ему в дар. Но мне нечего было предложить. А слепо рисковать твоей свободой я не мог. Ты же смерть предпочел, лишь бы только Лесу не достаться. Как я мог обречь тебя на участь его игрушки?
Вернувшись домой, я впервые напился до невменяемости. И после стал часто повторять этот аттракцион. Странно, что эта идея не пришла мне в голосу раньше. Не знаю, как Травник меня терпел все это время. Никогда не думал, что в нем может быть столько сил и нервов. Не бросить такое дерьмо, как я. Каким я стал… Для этого нужно быть либо очень благородным, либо совсем ебанутым. Впрочем, какая разница, что из этого вернее? Ты вот – бросил… Нет. Это я потом вычеркну.
Знаешь, у меня ведь до сих пор сохранился тот амулет. Позволяющий тебя не любить. Он и сейчас лежит передо мной. В последнее время я все чаще достаю его. Перебираю звенья цепочки, верчу в руках. А потом снова складываю в небольшой тряпичный мешок и убираю в ящик.
Однажды Травник попытался силой на меня его надеть. Идиот. Не знаю, как у меня получилось вывернуться. Здесь-то он меня сильнее. Теперь он больше не пытается. Я доходчиво и наглядно объяснил ему, что будет с любым, кто попробует еще хоть раз в жизни что-то решить за меня. Тем более – это. Любить тебя или нет – это будет мой выбор. Только мой! К тому же, даже если я решусь когда-нибудь надеть на себя эту безделушку, она ничерта не сможет сделать с моей памятью. Так что толку от нее будет мало. Будет только хуже. Больнее. Ведь… эта чертова любовь - последнее, что мне от тебя осталось.
Лист бумаг закончился…
Что ж, к лучшему. Легче все равно не стало. Да и станет ли когда-нибудь?
Помнишь, Шалфей, после Самой Страшной ты все пытал меня, почему я хотел покончить с собой? Наверно, сейчас бы ты не стал спрашивать. И правильно бы сделал. Ни к чему оно, такое знание.

@темы: Проза, Ассоциации, [Жираф], [Шалфей], Музыка

---

Дурман/Зритель

[Кирилл Клён]

Jimson|Beholder by Ray-Kirrah on deviantART

@темы: Арт, [Дурман]

---

По договору (Жираф)

[Кирилл Клён]

Персонажи: Жираф, Раскол
Предупреждение: Высокий рейтинг!!!


Краем глаза Жираф замечает, как Раскол смеется. Над чем, интересно? Во всем, что он только что говорил, не было, по мнению черного, ничего смешного. Но его вожака трясет от смеха так, что даже матрас под ними дрожит.

- Что смешного?

- Что смешного?
Раскол опрокидывает голову на ладони и продолжает ржать. До Жирафа начинает доходить, что это нехороший смех, нервный. Он, наконец, понимает, что у Хозяина Дома банальная истерика.
«Ну ничего себе поворот. Интересно, мне когда-нибудь можно будет расслабиться и хоть на пару часов забыть о том, что нужно делать что-то для кого-то, кому-то и ради кого-то, забивая на себя?»
С этой мыслью Жираф кладет руку на плече вожака и слегка трясет его.
- Раскол. Хватит.
Но тот не успокаивается. Кажется, серьезность состайника только еще больше веселит Хозяина Дома, потому что он вдруг резко распрямляется и запрокидывает голову, зажмурившись и безудержно хохоча.
- Прекрати истерить! Хватит. Возьми себя в руки! – С этими словами Жираф грубо встряхивает вожака за плечи. Расколу этот маневр явно не нравится. Он пытается оттолкнуть состайника, скинуть с себя его руки, ударить. Не самая удачная идея для человека, обессилившего от смеха.
Ситуация начинает раздражать черного. Он перехватывает руки вожака за запястья и, грубо заламывает, опрокидывая его лицом в матрас. В любых других условиях это было бы не так просто сделать, учитывая почти равное соотношение сил. Но Раскол сейчас не способен сопротивляться и вряд ли достаточно хорошо понимает происходящее.
- Успокойся! – Рявкает Жираф, стараясь быть максимально убедительным, и, не зная, что еще сказать, добавляет, уже тише. – Это ни хрена не смешно.
Раскол, чуть притихший и, кажется, даже не отследивший того момента, когда мир перевернулся на девяноста градусов, а Жираф навис над ним, вжимая собой в матрас, с усилием поворачивает голову так, чтобы его слова можно было прочитать хотя бы в профиль.
- Ты что, правда не понимаешь? Это же дохуя смешно! Хозяин Дома – пидарас! А еще неудачник, слабак и истеричка! Таким нельзя быть даже вожаками, не то что… - Он захлебывается словами и Жираф немного ослабляет хватку, давая Расколу возможность развернуться, но не отпускает его совсем. Впрочем, он, похоже, этого даже не замечает. – А знаешь, что самое смешное?! Долго восторженно смотреть на состайника, будучи уверенным, что он нихуя не такой, потом узнать, что ошибался, потом все же признаться ему, но не самому, а только более смелой и наглой альтер-личностью. А после, став снова собой, не сделать ничего! Ни-чер-та не сделать!! Потому что страшно же! Вдруг на хуй пошлет, поржет в лицо и пошлет на хуй?! Вот это – самое! До хуя! Смешное!!! Блять!
Раскол жмурится и снова отворачивается, утыкаясь в грязный замызганный матрас. По его лицу, скрытому теперь волосами, уже невозможно ничего прочитать, и Жираф представляет себе, что теперь будет дальше. Что будет после того, как Хозяин Дома успокоится, возьмет себя в руки и навсегда закроет свой поток откровений. Он, с отчетливой ясностью представляет, как Раскол сдержанно извиняется за истерику, призывает Жирафа забыть все сказанное, не думать об этом никогда. Потом представляет, с каким удвоенным остервенением вожак будет напиваться в кофейнике, реагируя на всех еще более агрессивно. Особенно на самого Жирафа. От стыда, разумеется. Представляет, как ему самому будет неловко смотреть в глаза Расколу, оставаться с ним случайно наедине на перекрестке или в курилке, сталкиваться в коридоре.
И решает, наконец, что все уже и так слишком плохо и безвыходно. Что после Самой Длинной мир и так перевернулся с ног на голову. И что, в конце концов, почему, собственно, нет?
Он отпускает и разворачивает к себе обмякшего и уже совсем не сопротивляющегося Хозяина Дома и, сгребая его ворот в кулак, резко дергает к себе, пока тот не успел опомниться. Целует. Можно было бы, конечно, этого не делать. Но Жирафу это сейчас кажется правильным.
Губы Раскола сухие и горячие. В первый момент он пытается дернуться назад, оттолкнуть состайника. Но вместо этого лишь вцепляется в его жилетку и отвечает, как-то судорожно.
Жираф стаскивает с него рубашку через голову вместе с надетой под ней футболкой и мельком ловит взглядом вопрос Раскола:
- Зачем?
- У нас же был договор. А я как раз… «такой».
Не поднимая больше взгляда на лицо вожака, он кладет руку между его ног, сжимая член через джинсы, не удивляясь тому, что он стоит. По привычке поймав бегло взгляд Раскола, кажется, никогда не выражающий ничего, кроме ненависти ко всему миру в целом, и к тому, на кого он смотрит, в частности, Жираф расстегивает его штаны, и без лишних церемоний, запускает руку под резинку трусов.
Раскол вздрагивает, когда пальцы черного смыкаются на его члене и начинают двигаться вверх-вниз. Жираф внимательно следит за вожаком. Его взгляд вполне осмысленный и твердый. Рот немного приоткрыт, грудь часто вздымается от дыхания. Для внимания глухого доступны только такие реакции на его действия. Поэтому он рад, что Раскол не пытается отвернуться, закрыть лицо руками или как-то иначе скрыть от состайника признаки того, что он тоже задействован в процессе.
Черный окончательно раздевает вожака, стягивая последние детали одежды и, кажется, только тогда Раскол, полностью ушедший было в себя, наконец, спохватывается и торопливо начинает расстегивать рубашку состайника. Стаскивает ее с плеч вместе с жилеткой, и снова откидывается на матрас, чтобы перевести дыхание.
Высвободив руки из манжет, раздражающе цепляющихся за многочисленные браслеты и ремешки, Жираф перемещается на пыльный дощатый пол чердака и, наклонившись, накрывает губами головку члена. Раскол снова вздрагивает, когда черный начинает у него отсасывать, не закрывая глаз и внимательно следя за его реакцией. Впрочем, кроме удивления на лице Раскола в этот момент мало что можно прочесть. А через пару мгновений он и вовсе откидывает голову назад.
Через некоторое время Жираф отрывается от своего занятия для того, чтобы облизать палец. Вряд ли у вожака до этого момента был «такой» опыт. Поэтому черный старается действовать медленно и безболезненно. Хотя, получается у него это не очень хорошо. Жираф все делает сосредоточенно и немного грубо. Впрочем, Хозяина Дома при всем желании невозможно назвать хрупким, поэтому с ним не обязательно осторожничать. Это совершенно новое для Жирафа ощущение снимает многие, выстраиваемые годами барьеры. Раскол прогибается, упираясь руками в матрас и, видимо, неосознанно, стараясь подняться выше. Но это мало помогает. Жираф медленно сгибает палец внутри него, заставляя вожака снова изогнуться. Тот больше не пытается отползти, не перехватывает руку состайника, никак не привлекает его внимание, полностью сосредоточенный на собственных ощущениях. И черный, повторив несколько раз свои движения, облизывает и добавляет второй палец. Снова двигает ими, сгибает, то вместе, то по отдельности, пока ни решает, что хватит.
Когда Жираф снова возвращается на матрас и начинает расстегивать джинсы, Раскол приподнимается в порыве ему в этом помочь. Но черный перехватывает его руки и откидывает вожака обратно на спину. Тот закрывает глаза ладонями и нервно усмехается.
Снова заменяя слюной смазку и жалея об отсутствии хоть какого-то ее аналога, Жираф подхватывает Раскола под колени и придвигает ближе к себе.
Он входит медленно, но губы Раскола кривятся от боли. Он крепче прижимает одну руку к лицу, а другой упирается в живот Жирафа. Тот замирает на миг, но через секунду с трудом считывает с дрожащих губ вожака:
- Продолжай.
Уже на третьем толчке Раскол отрывает руку от лица и тянется к своему члену. Черный не дает ему закончить маневр, перехватывая оба его запястья и прижимая их к матрасу. Сам он нависает теперь над Хозяином Дома, все так же не отрывая от него взгляда.
Жираф не знает, издает ли Раскол какие-то звуки, но по его выражению лица, прикрытым глазам, чуть запрокинутой голове и выгибающемуся в такт его движениям телу, не трудно догадаться, что вожаку все более чем нравится. Это еще больше заводит черного, заставляя двигаться грубее и резче.
Когда тот отпускает руки Раскола, он даже не сразу это понимает. А осознав, сразу смыкает ладонь на своем члене и начинает дрочить быстрыми резкими движениями. Кончает он первым, запрокинув голову и крепко вцепившись свободной рукой в плечо Жирафа. Несколько раз вздрагивает и расслабляется. Черный не останавливается. Только закрывает, наконец, глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям. Перед тем, как кончить самому, Жираф опускается на локти и утыкается лбом в плечо Раскола. Он не издает ни единого звука, лишь напрягается всем телом и шумно выдыхает.
Некоторое время вожак и его состайник продолжают молча лежать на матрасе, восстанавливая дыхание и пытаясь осознать произошедшее. Потом Жираф с усилием поднимается, надевает рубашку с жилеткой и застегивает все еще дрожащими руками джинсы.
Любые слова или вопросы кажутся ему сейчас неуместными. Он закуривает и ждет, пока Раскол оденется, стараясь не показывать своего смущения.
Раскол садится на матрасе, скрещивая ноги по-турецки, и тоже достает пачку сигарет, судя по всему, не собираясь пока никуда уходить. Тоже молчит.
- Какие там сроки назначал Война? Каждую неделю? – Черный спокойно улыбается.
Хозяин Дома поднимает на состайника вопросительный, все еще немного затуманенный взгляд.
- Я говорю, увидимся тут еще, - смутившись, поясняет Жираф и, не дождавшись ответа, уходит с чердака.

@темы: Проза, [Жираф], [Раскол]

---

блокнот

[Кирилл Клён]

Я вдруг понял, что очень многое не выкладывал сюда... А пусть будет. Жрать не просит. Поехали...

@темы: Арт, [Удильщик], [Шалфей], [Раскол], [Дурман], [Скоморох], [Косяк]

---

[Коля, хватит! Коля, пойдем!]

С днем рожденья, Пи.

@темы: Арт, -Четвертый выпуск-, [Пи]

---

[хищная Птица]

Текст по третьему выпуску. Писалось все это еще зимой, как лекарство от дефицита лета, а задумывалось и вовсе как стословник.
Таймлайн: лето перед выпускным годом.
Персонажи: Птица, Турок, Дурман, Трефовая стая, Сорока, Мелкий, упоминаются все, кто под руку попался.
Предупреждения: ООС всех и вся, отсутствие сюжета, возможен флафф, мойпервыйфанфек

Последнее лето.
25 мая.
Я засматриваюсь на пылинки в лучах вечернего солнца, бьющего в перекресточные окна, и в сами окна: на облака и голубое небо, любуюсь ими, рассеянно наматывая на палец прядь волос, и не сразу слышу, что меня окликают.
- О чем ты задумалась? - спрашивает Турок.
- О небе. О том, как хорошо, наверное, быть птицей. Лететь куда хочешь... Теплые страны, чужие города. Как думаешь, Сорока? - я, наконец, отрываю взгляд от окна: Турок сидит напротив меня на подлокотнике дивана, в венке из одуванчиков на голове, с желтым от пыльцы носом, красивый, как летний вечер и такой же легкий. Я ловлю его взгляд и знаю, что сейчас мои глаза показались ему желтыми. Сорока на полу, маленькая рыжая и серьезная, похожа на нахохлившуюся птичку.
- Наверное, хорошо, - говорит она, - если тебя кот не съест.
Рассеянно киваю, вспоминаю сегодняшний день. Я люблю позднюю весну, когда на улице тепло и можно целый день торчать во дворе, глядя на облака и плетя первые венки, или просто дремать на солнце, рискуя обгореть. Как-то так мы сегодня и развлекались: гладили всех окрестных котов, кормили птиц хлебными крошками, насобирали веток на ловцы снов и уснули, расстелив на траве одеяло. На обратном пути поймали мелкую, и вот, сидим на перекрестке, день клонится к закату, но ведь у нас еще целый год таких дней, некуда торопиться.
- Мне нужно кое-что тебе показать. - Говорю я Сороке. - Но это большая тайна.
В ее глазах радостное предвкушение.
Турок помогает мне перебраться на пол – я до сих пор не люблю вылезать из коляски самостоятельно, да и залезать тоже – я отыскиваю в сумке потертую колоду таро.
- Когда я уйду, она станет твоей, - говорю я, невольно повторяя слова той, другой, - когда-то она так же досталась мне, и той, что была до меня...
Я хорошо помню ее, остроглазую, хриплоголосую и красивую, говорящую с чудным акцентом, ругающую все и вся. Я хорошо помню две истины, которые она внушала мне чаще всего. Я нарушила обе, и ни разу не пожалела об этом.
Проходящий мимо Дурман, точно волна смывает за собой Турка и притаившихся по углам мальков. Светлоликий любимец детей, зачем тебе столько душ? Все они попали в твои сети, на всех тебе хватает времени, но им мало... Любишь ли ты хоть кого-нибудь из них? Сколько детских сердец ты разобьешь? Я не спрошу об этом ни тебя, ни кого-то другого. Ведь дела чужого вожака меня не касаются.
Встряхиваю головой, обращая взгляд к Сороке.
- Почему именно мне? - спрашивает она.
- Тебя выбрали карты. Они всегда сами выбирают... К тому же ты тоже птица, как и я, а двум птицам всегда проще найти общий язык.
- Птицам в клетке... - бормочет она.
- Это не клетка. Это гнездо. А клетка здесь - я провожу рукой по ее голове, улыбаюсь, перебираю ее волосы. - Двигайся сюда, я заплету тебя. - Предлагаю я, и, когда она подбирается ближе, вплетаю в рыжие косички свою летнюю радость и прикосновение кошачьей шерсти, свою любовь к Дому и к младшим и хорошие теплые сны, не тайные - здесь я этого не умею, просто теплые.
До позднего вечера я рассказываю ей о значениях карт и разных раскладах, а когда она просит меня погадать ей, я молюсь Дому, что бы ее судьба оказалась счастливой.
Небо темнеет, звонят к ужину. Я прощаюсь с Сорокой до завтра и еду к столовой, Дом тих, хоть и шумен. Я чувствую, что это затишье перед бурей, но оно должно продлиться долго, почти до самого выпуска. Впереди у нас лето полное чудес, белых ракушек в протянутых, пенных ладонях моря, теплых волн и вечерних костров, следом будет осень - разноцветие листьев во дворе, облака цвета сепии, моросящие дожди, от которых сыреют сухари и приходится смазывать Цеппелин в два раза чаще, зима - время теплых шалей и свитеров, долгих историй о заколдованных принцессах, время, когда в чужой спальне вместе с чаем гостям предлагают шерстяные носки, а воду кипятят в два раза чаще обычного. О весне я не думаю. Это будет горькое время, неизбежное и грустное.
Ближе к отбою, когда я полулежу на полу, а голова Турка покоится на моих коленях, я понимаю, что тревожило меня весь день. Это все птицы. Я смотрю на них, и меня тянет к небу, хочется взлететь, уйти в штопор, с хохотом приземлиться на ветку дерева, поймать мышь потолще и съесть ее. Хочется Не сюда. Я и так прыгаю слишком часто и надолго, но мне всегда мало... Я люблю прыгать. Просто потому, что там я могу все, чего хочу. Там я чувствую себя целой.
"Дары Дома обманчивы, - говорила она, - будь осторожна, дитя и не доверяй ему. Кто знает, куда они могут тебя завести?" И я не доверяла ему, ровно до тех пор, как ветер впервые наполнил мои крылья. Крылья, которые он дал мне.
Геката была мудра. Наверное, я зря не слушала ее, но... Лучше я ошибусь, потеряю то, что у меня есть, но сейчас я буду счастлива. Гораздо счастливей, чем она.
"Никогда не верь мужчинам". - Было ее вторым любимым правилом. Она вбивала его в мою пустую голову через день.
Этого правила я придерживалась дольше, чем первого. Лет на пять, может чуть меньше. Наверное, я тогда неслучайно опоздала на завтрак, как неслучайно все, что происходит с нами. Была поздняя осень, и выбираться из-под одеяла жутко не хотелось. В столовой мое место было уже занято, и я приткнулась на первое попавшееся. Подняла взгляд и забыла, зачем я сюда приехала. Меня поразила не его красота, многие дети Дома красивы; меня поразило лето в его глазах. Я люблю лето больше других времен года, и, увидев его дождливой осенью, я не могла не влюбиться. Впрочем, там было многое помимо лета, но это не то, о чем можно просто сказать вслух.
Я рассеяно перебираю волосы Турка, заплетаю и расплетаю, пока он не начинает засыпать.
- Ты меня усыпляешь. - Бормочет он, ловя мои руки. - А мне еще предстоит серьезный разговор...
Глядя, как он зевает, начинаю зевать сама, минут пять отражаем друг друга, потягиваясь, позевывая и щурясь, наконец, волевым усилием, прекращаем это безобразие.
- С Дурманом?
Он кивает.
- Как там его детеныш?
- Неплохо. - Уклончиво отвечает Турок. - Только не называй ее так при Дурмане.
Я не понимаю, зачем вожаку Пик беспокойная рыжая младшая. Я вообще плохо понимаю его. Есть в Дурмане какое-то несоответствие, странная и совершенно чудовищная несостыковка, если я найду ее, загадка будет решена, но мне видимо, не суждено. К тому же, наверное, я просто боюсь его. Хотя я не смогла бы внятно объяснить почему. В нем нет зла, нет агрессии, так почему же пиковый вожак пугает меня гораздо сильнее, чем тот же Скоморох, от которого мне пару раз доставалось, или Пятница, от которого так и тянет опасностью?

3 июня
Еловые иголки колют пальцы, делают их жесткими и черными от смолы и сока. Эта ловушка самая странная из всех, что я делала: ветку я нашла во дворе, странно, учитывая, что вокруг Дома нет ни одной елки, а она была совсем свежей, как, будто только что сорванной, и, едва взяв ее в руки, я сразу поняла для кого она. Кожа и перья тоже нашлись как-то совершенно случайно, но очень вовремя.
К тому моменту как почти все иголки ободраны, и лежат вокруг меня ровным слоем, а солнце заползло на середину неба, делая летний день звенящим и душным, на крыльце появляется Сорока.
- Привет, Птица. - Говорит она, и я слышу, что она рада меня видеть.
- Привет, Сорока. Посидишь со мной? - я стряхиваю еловые иглы со ступеньки, расчищая ей место рядом.
Мир вокруг нас застыл в напряженной тишине, словно сжалась тугая пружина. Попрятались от полуденного зноя беспокойные обитатели Дома, замер воздух, а вместе с ним трава и деревья, Пацифист - робкая тень Чужого - затаился в ветвях дерева и, кажется, уснул.
- Будет гроза, - я улыбаюсь. - Хорошо... Этот мир давно пора вымыть.
Сорока распространяет тревожное любопытство, как будто хочет что-то спросить. Я молча жду, когда она найдет нужные слова.
- А знаешь, что? - Решительно начинает она, - говорят, ты ведьма.
- Говорят, - киваю я.
- А еще говорят, что...
- Я приворожила Турка. - Перебиваю я.
- А это правда?
- А как ты думаешь?
Я отлично знаю причину этих слухов и знаю, что сама виновата, должна была соблюдать осторожность, а теперь поздно. Но так трудно удержаться и не сделать, если можешь и если понимаешь, что это поможет.
Сорока пожимает плечами и задумывается. Я тоже. Так мы сидим на крыльце и думаем, а солнце все жарит и подбирается к нашим ногам. Скручиваю еловую ветку в кольцо, обвязываю ниткой, обвиваю льном, кожей и шерстью. Нахожу, наконец, правильные слова и осторожно, чтобы не сбежали, начинаю говорить.
- Понимаешь, любой приворот, по сути своей, является актом насилия. Не важно удавшийся, или нет - он не подарит тебе любовь и не принесет ничего хорошего. Ты получишь тело, но не душу. Как думаешь, я стала бы заниматься подобным?
Сорока мотает головой. Это хорошо. Это правильно. Вообще-то я не знаю, кто этот слух пустил, но он, вероятно идиот, потому что я к приворотной магии близко не подойду, мне, конечно и не надо, но даже если бы надо было, я лучше буду непонятой и отвергнутой, чем так. Вон у мальков каждый третий непонятый и отвергнутый, и ничего, живут как-то.
Я укрепляю черные перья, затягиваю узелки, придирчиво осматриваю то, что получилось. Красиво и некрасиво одновременно. Он гораздо грубее, чем все, что я делала, но, в то же время, в нем чувствуется волшебство древнего, темного леса. Возможно, того леса, в котором я никогда не была. Мне не стоило задумываться, потому что ножницы внезапно срываются, прорезая кожу на пальце. Я усмехаюсь, несколько капель моей крови падают в сеть, и я думаю, это не случайно. А Сорокушка, которая все также сидит рядом, следит за моими действиями широко распахнутыми глазами и, кажется, уже и вправду считает меня ведьмой. "Вот так и рождаются сказки".- Думаю я, зализывая ранку.
Мне всегда интересно, как же спится под моими сетями, но вряд ли я это узнаю, я ведь ничего не делаю для себя. Поэтому вечером я приезжаю к Дурману и протягиваю ему самую странную вещь, которую я когда-либо делала.
- Если не хочешь, можешь не принимать, я не обижусь. - Говорю я вместо всяческих "это тебе на добрую память".
Но он принимает, кажется с благодарностью.

7 июня
Просыпаюсь с чувством, что что-то не так. И точно! Солнце не светит прямо в глаза, все небо обложено тучами, моросит дождь и мне семнадцать лет. Поворачиваюсь на другой бок, пытаясь заснуть обратно и проспать этот ужасный день, но поздно - от экзистенциального ужаса сна ни в одном глазу. Соседки шумят, собираясь на завтрак, по всему Дому - какие тонкие стены, какие хрупкие потолки, - слышны шаги и голоса. На свете крайне мало вещей, которые я не люблю, еще меньше тех, которые ненавижу. Например, когда по тебе ползет насекомое. Или когда коляска куда-то не пролезает, а ползком пробраться не вариант. Или комочки в манной каше. Или мой день рожденья. Когда-то я его любила, но те времена ушли безвозвратно, и память о них покрылась пылью веков.
Полная мрачных предчувствий, выбираюсь из под одеяла, ощупью одеваюсь и все-таки открываю глаза. Безысходность нужно принимать с честью.
Предчувствия не обманывают меня: в первом же коридоре мне дарят фенечку. Вообще-то я очень люблю получать подарки. Во все дни, кроме этого. Потому что это единственный день в году, когда я не люблю вообще ничего. Совсем.
Вечер, как и всегда в такие пасмурные дни, подкрадывается незаметно, тяжелым ватным одеялом ложась на Дом, усыпляя, удушая. В такие вечера почему-то совсем не хочется оставаться одной, и вообще непонятно чего хочется. Я катаюсь по всему Дому, но нигде не нахожу покоя. Заезжаю в Кофейник, но понимаю, что не хочу, ни пить, ни вдыхать сладковатый кальянный дым, наполняющий тело спокойствием, а легкие историями, которые так и просятся на язык, и даже кофе не привлекает меня здесь. Уныло качу на Перекресток, но там сегодня слишком много бубей, в том числе их вожак, с которым я не в ладах, в последнее время. Спать не хочется, а одна мысль о девичьей спальне навевает тоску и скуку. С грустью разглядываю дверь комнаты Пик, понимая, что и туда меня не тянет, даже если пустят... Разворачиваюсь, еще немного вздыхаю и рассеяно стучусь в дверь Трефовой спальни, не дожидаясь ответа, открываю. И улыбаюсь, кажется, первый раз за день.
Я смотрю на них с привычной нежностью, наслаждаясь ощущением того, что это - моя стая. Такие разные, странные, непохожие и в то же время, будто связанные невидимыми нитями. Мы чувствуем, когда одному из нас плохо, мы, не сговариваясь, собираемся в нужное время, в нужном месте, как сегодня, мы разделяем радость и боль другого, незаметно поддерживаем. Нам не нужны слова, что бы понимать друг друга. Я оставляю коляску в коридоре и устраиваюсь между Мухой и Сон-травой, оглядываю всех по кругу, наполняясь светлым, солнечным счастьем, от понимания как же я люблю каждого из них. Мудрого и заботливого Муху, рядом с которым становится теплее, холодного, но такого трогательного Снега, шумного и веселого Граммофона, чуткого, терпеливого Чужого, вожака, за которым хочется идти, сказочного рыцаря, которому моей любви всегда достается чуть больше, чем другим, холодную и рассудительную Полоза, настоящую королеву Треф, мягкую и рассеянную Сон-траву, рядом с которой всегда уют дома, теплой печи и кошачьего мурчанья, шелест трав и стрекот кузнечиков...
- Ночь сказок? - Спрашиваю я.
Чужой кивает. Наши, стайные, Ночи не похожи на обычные. Сказки причудливее и странней, в них больше Той стороны, ее примет и ее духа. Сказки Чужого мы переводим всей стаей, да и то, что рассказывает Граммофон, часто приходится переводить. Сказки Сон-травы певучие и похожие на колыбельные - щипаешь себя, чтобы не заснуть, ведь так интересно, чем кончится. Сказки Полоза редки и грустны, а Мухи загадочны и бесконечны, никто не знает больше сказок, чем он. Сказки Снега похожи на расчерченную квадратами шахматную доску, но нет-нет, да и попадется яркая клетка, выбивающаяся из черно-белого порядка. В моих сказках часто много других персонажей, смутно напоминающих кого-то знакомого, Птиц и волшебства.
Слова текут с наших губ звонкими ручейками, вторя дождю за окном, который из мелкой мороси, к ночи, наконец, становится настоящим летним ливнем. Гром и молнии заставляют нас вздрогнуть, приходясь как раз на середину сказки о пещерных троллях. Истории бредут одна за другой, наполняя спальню чужими мирами, смотрят со шкафа пушистые шушеры, в углу творит свои заклятья старая ведьма, парит в бескрайнем небе серебряный Дракон, расцветают на деревьях волшебные цветы, босоногая девушка бредет за цветком папоротника, простилается бескрайняя степь от самой кровати и над ней золотистым сиянием занимается рассвет.
Пролетевшая ночь уносит с собой хмарь и сырость, первые солнечные лучи бьют прямо в окна, Снег встает и тихо крадется к окну, задергивает шторы. Спальня укутана дремой, Полоз заснула на коленях у Чужого и тот дышит через раз, боясь разбудить ее, а в углу общей кровати свернулась в клубок и спит Сон-трава. И я, понимая, что мне не выбраться сейчас так, что б никого не разбудить тоже сворачиваюсь на свободном месте, и засыпаю, и мне снятся все те же сказки и множество новых в придачу. Последнее о чем я успеваю подумать, уже запутываясь в сетях сна, что семнадцать это совсем не плохо.

10 августа
Выбраться ночью из летнего Дома непросто, особенно если ты колясник. Но звездное небо, отраженное в неподвижной - полный штиль - поверхности воды, и серебристое сияние маленьких рачков, и лунная дорожка к самому берегу: все это стоит того что бы рисковать. Мы рискуем почти каждый вечер, иногда вдвоем иногда по трое-четверо, в Доме редко спят ночами, а уж в каникулы, когда никто не разбудит тебя в семь утра, почти никто и не ложится раньше семи. Иногда мы встречаем других, таких же, как мы, кто-то купается кто-то, как я, просто смотрит на окружающую красоту. Кто-то приходит сюда чаще, кто-то реже, некоторые не приходят вовсе, предпочитая коротать ночи за картами и болтовней с соседями. Но в последнюю ночь здесь все. Не считая младших, конечно, они все разогнаны по спальням, они знают, что этой ночью берег наш. Сумки собраны с вечера, спальни непривычно пустые и только мусор напоминает, что здесь кто-то жил. Мы выскальзываем из окон и дверей, неслышными тенями крадемся мимо комнат воспитателей, я почти уверена, они догадываются, куда сегодня стечется весь Дом, просто не хотят мешать. Причудливым сказочным караваном мы пробираемся мимо скал, и ходячие с колясниками на плечах похожи на сказочных существ в бледном свете луны. Сегодня мы прощаемся с Летним Домом и берегом моря, который успели изучить досконально, с прибрежными камнями и ласковым шелестом волн, мы навсегда прощаемся с нашим летом, потому что никто из нас больше не сможет вернуться сюда, как возвращаются Домой. Ушедшие в Наружность смогут найти это место, но Дом будет закрыт для них навсегда, об уходящих на Изнанку и говорить нечего. Мы разводим на берегу большой костер, расстилаем вокруг одеяла и пледы, стащенные из Дома, садимся и начинаем вспоминать все, что было здесь с нами, с самого первого года. Голоса, прерывающиеся от волнения звучат, то по-очереди, то все одновременно, перебивая друг друга. "А помните, как Напильник... А вон на том камне я... А как Сонтрава с Полозом в тот раз... А когда мы заблудились, помните?.." И сейчас, когда мы все здесь, меня переполняет пьянящая нежность к каждому из моего выпуска, даже к высокомерной Фрее, даже к Скомороху, потому что сейчас, вокруг костра нет меня или его, есть мы и это лучшее, что случилось с нами этим летом. Наши истории перетекают одна в другую и, короткая августовская ночь растягивается, так, словно мы в Доме, и на дворе Самая Длинная. И нам хватает времени вспомнить все, что было с нами здесь. Когда костер догорает, а на горизонте появляется полоса света, все, не сговариваясь, подбираются к берегу, Турок крепко держит меня, так что, кажется, будто я тоже стою, кого-то из колясников подсаживают на плечи, мы выстраиваемся ровным рядом вдоль полосы прибоя и смотрим, как восходит солнце.

15 августа
После возвращения из летнего Дома принимаюсь искать Мелкого. Мне про него рассказывала Сорока, и вот я старательно высматриваю его среди младших на завтраке. Он действительно мелкий - ниже и тоньше, чем его ровесники, и в своей коляске кажется совсем хрупким, светловолосый, с огромными глазами, весь сияющий и легкий, как пушинка. И мне как-то сразу нравится эта его легкость, солнечность и то, что при взгляде на него хочется улыбаться. И я улыбаюсь, а в следующие несколько дней мои пальцы, кажется, проклинают меня, потому что я все дырявлю и дырявлю ракушки и обломки ракушек, целый мешочек, притащенный с моря. Следом за пальцами меня проклинает спина и, приобщенный к благому делу, Турок, потом Муха, у которого я выпрашиваю бусины, соседи по комнате, которым я мешаю спать, влюбленные парочки, которым я не даю уединиться на чердаке, а потом, спустя почти неделю все это становится неважным, потому что я закончила. Я встречаю его на заднем крыльце, в компании Смельчака. Мне всегда трудно заговаривать с младшими, потому что тянет заговорить с ними, как все старшие, свысока, но нужно на равных, так правильно. Я так решила. А главное, нужно искренне верить в это «на равных», потому что больше всего на свете я не люблю лицемерие. Настраивая себя на нужный лад, я слежу за ними несколько минут, привычно склонив голову на бок, и только потом подъезжаю и еще успеваю услышать обрывок разговора
- Ты ведь будешь моим лучшим другом, навсегда? Правда, Смельчак?
- Обязательно.
- И даже после выпуска?
- Даже после смерти.
И я улыбаюсь, хотя мне хочется заплакать. И поскорее говорю, что бы прогнать это, неуместное сейчас, чувство.
- Привет, я вам не помешаю?
Они смотрят недоверчиво, но здороваются, и, кажется, пока не хотят меня прогонять.
- Я Птица, - на всякий случай представляюсь я, - и мне нужно поговорить с Мелким.
Наверное, мне стоило подождать, когда я встречу его одного, но я так не люблю ждать... Мелкий неуверенно смотрит на Смельчака.
- Если хочешь, можешь не уходить, - говорю я, - просто к тебе у меня нет пока ни слов, ни дел. Так уж вышло.
Я пристраиваюсь рядом с ними и отыскиваю в сумке его. При свете дня он еще лучше, и я втайне горжусь тем, какую красоту я умею делать. Еще немного рассматриваю бусины и перламутровые ракушки, а потом протягиваю его Мелкому.
- Держи, я сделала это для тебя. А ракушки мы все сами собирали этим летом. Он принесет тебе море.
Мелкому нравится. Я в общем-то и не ожидала другого, потому что на этот раз и сама считаю, что получилось очень хорошо, и все же мне очень приятно восторженное восхищение на его лице. Смельчак, кажется, удивлен не меньше, но по другой причине - он наверняка видел сделанные мной игрушки, если бывал в спальне Пик.
- Спасибо, Птичка. - Говорит мне Мелкий. – Ты такая добрая.
- Это потому что у меня в сердце есть свое море, и ты ему понравился.
- Расскажи мне про него, - шепотом просит Мелкий, - расскажи про свое море.
Я выползаю из коляски - не люблю долго сидеть в ней на одном месте и не спеша начинаю, позволяя невидимым волнам накрыть нас с головой.
- Я родилась в далеком маленьком городе, спрятанном среди скал на самом берегу синего-синего моря и плавать научилась раньше, чем ходить. Дикие птицы и чудесные рыбы были моими друзьями. Волны рассказывали мне свои сказки, а чайки дарили перья из своих крыл. Каждую осень, когда начинался сезон штормов, а сезон купания заканчивался меня приходилось запирать дома, что бы я не бегала к морю. И тогда оно само приходило ко мне, стучало в окна и двери, покачивало меня во сне на своих волнах, уносило к дальним странам и неизведанным островам. Это была наша с морем игра.
Я так любила море, а оно так любило меня, что моя кожа и волосы оставались солеными, сколько бы их не терли щеткой. В моей груди поселились соленые брызги и ветер и шум прибоя, они навсегда со мной, у меня под крылом, хоть я и разучилась плавать. И хотя море больше не качает меня на своих волнах, я всегда могу пролететь над ним пестрой птицей и поднять брызги, коснувшись лапкой водной глади.
Какое-то время мы молчим, вслушиваясь в плеск невидимых волн, а потом я вспоминаю песню, которую в детстве мне пела мама и пою ее Мелкому, рассеяно гладя его по голове. Когда я допеваю последнюю строчку о саркофаге приморской земли, у меня в глазах стоят слезы и, кажется, не только у меня.
Краем глаза я замечаю идущего к нам Турка и принимаюсь тереть глаза, что бы скрыть следы своей слабости, но выходит только хуже.
- Я тебя искал. - Он вскидывает бровь, разглядев мои краснющие глаза, но я уже вполне счастливо улыбаюсь ему. Море отступает, вспугнутое его шагами.
- Мы говорили про море.
- Понятно, почему вы утопаете в соленой воде. - Смеется он. - Тебя Полоз ждет в Кофейнике, просит передать, что ты ей что-то должна.
Он помогает мне забраться на Цеппелин, и всю дорогу я рассказываю ему, какой Мелкий замечательный и как здорово, что он есть в Доме.

31 августа.
В последний день лета я сижу на заднем крыльце и смотрю на небо. Спицы мелькают в моих руках, я вплетаю в шерстяные нити последнее тепло этого лета, звонкие песни птиц, горько-сладкое дыхание августа. Травы к началу осени пахнут лучше, сильнее всего - пряно и жарко. Скоро их чарующий аромат сменит просто запах прелой травы, но и это тоже будет прекрасно.
Я сижу, нахохлившись на границе между летом и осенью - двумя моими любимыми временами. Старательно растворяюсь в окружающем меня спокойствии, улыбаюсь ветру и солнцу, щурюсь, наслаждаясь недолгим одиночеством. Мир вокруг меня замер, кажется, всякое движение прекратилось, только мелькают, бьются спицы в моих руках, крыльями пойманной стрекозы. Крыльцо отделяется от реальности, плывет, качаясь на волнах безвременья. Это важное место, место, куда я часто приходила летом, где я разговаривала с теми, кто мне дорог, где держала кого-то за руку. Это главное место моего последнего лета. А потому я сейчас сижу здесь не просто так. Я жду того, кто первым войдет и запустит мое остановившееся время, проводя меня в подступающую осень. Очень важно узнать, кто же это будет, я даже немного переживаю и иногда спускаю петли от волнения. Я играю так каждый год, в разных местах Дома. Когда я решила играть первый раз, это была одна из старших, в тот год, когда собирались стаи - мой будущий вожак, на следующий год - наш мастер амулетчик, два года назад - пиковый мастер по веществам, в прошлом году одна из младших, этот год последний, кого же он принесет мне? Они появляются одновременно, обходя Дом с разных сторон, и я улыбаюсь, глядя на них. Я рада, что это будут именно они и немного удивлена, что в этот раз двое. Впрочем, в последний год и не такое случается. Они идут не спеша, пока не замечая друг друга, а моя душа мечется восторженным щенком от одного к другому, и мне приходится отложить вязание, потому что я никак не могу сосредоточиться на узоре. И их, явно привело хорошее дело, потому что они улыбаются. Один открыто и немного насмешливо, а у другого улыбка прячется в глубине глаз и в уголках губ. И когда они подходят достаточно близко, что бы поздороваться, не крича на весь двор, я слышу, как за моей спиной открывается дверь.

@темы: Проза, [Снег], [Дурман], -Третий выпуск-, [Муха], [Полоз], [Чужой], [Птица], [Сон-трава]

---

[Коля, хватит! Коля, пойдем!]

Очень спонтанное то, что, наверно, произошло, а может и не могло произойти никогда.
Участниками не одобрялось, им тоже на суд.
В ролях - Сорока и Пацифист, появляются Лишний, Мальвина, Тишина, Щука, Спичка, упоминается Пи.

Я уже забыла, когда это началось.
Каждый раз, всегда, неизменно, в тот момент, когда сон постепенно начинает выпускать тело и сознание из своих пальцев, но голова все еще тяжелая, а глаза еще не открылись, я слышу один и тот же голос, одинаково твердым тоном приказывающий мне, почти что кричащий: "Упади!".
И я просыпаюсь как от толчка в плечо.
"Упади!" - приказывает он. Упади. Упади!
А я сажусь, зеваю, потягиваюсь, усмехаюсь. Нашел, что кричать, тоже мне...
Ну, упала. Ну и что?

Только сегодня мы как-то отошли от "правила".
Этот приказной тон выдернул меня на, внезапно, чьи-то вполне удобные колени. А следующим открытием, после относительного пробуждения, стала чья-то рука, ласково шебуршащая мне волосы. Это уже вконец заинтриговало.
Я повернула голову и тут же сощурилась от слепящего солнечного света, бьющего прямо в окно, а теперь и мне в глаза. Первые несколько секунд все смешалось и я не могла различить в ярких золотистых лучах такие же светлые, золотистые волосы, спускающиеся мне почти до самого лица.

Дальше.

-Привет, - улыбнулась я. Заметив, что я уже не сплю, парень вздрогнул и резко отстранился, смущенно порозовев и растерянно моргая здоровым глазом.
-Доброе утро, - наконец-то прошелестел Пацифист и снова положил руку на мою голову. Я глубоко вздохнула, улыбнулась и потерлась носом о его ладонь.
-Что ты здесь делаешь? - все это время парень не сводил с меня глаз. Точнее, глаза.
-Просто, - тихо отозвался он, - Просто пришел к тебе, а ты спала. И я устроился рядом, а потом ты начала метаться и обхватила мне ноги, и я решил тебя не будить. Я принес тебе чай.
Юноша потянулся к тумбочке. Я уселась у изголовья, удивленно изогнув бровь, и взяла у него уже холодную чашку.
-И давно ты так сидел и ждал?
-Часа три, - рассеяно улыбнулся Пацифист и следом за чаем извлек из тумбочки тарелку с бутербродами.
-Господь! - я с нескрываемой благодарностью посмотрела на своего благодетеля и набросилась на еду. Когда трапезничала в последний раз, я тоже не помнила: там я ничего не ем. А здесь предпочитаю спать после того, что было там.
-Спасибо огромное, - проговорила я с набитым ртом - кусок хлеба с подсохшим сыром показался мне манной небесной, -Правда, мне неловко чертовски... что ты вот так вот торчал здесь...
-Да нет, нет, - засмеялся Пацифист, - Я часто так сижу здесь, не волнуйся!
Тут я поперхнулась холодным чаем. Парень, абсолютно порозовев, еще более смущенно смолк.
Вот уж не ждали, так не ждали...
-Сколько сейчас времени? - спросила я, пытаясь разрядить обстановку, - Явно уже не утро.
-Шесть вечера. Пятница. Апрель.
Я молча взглянула в окно. Солнце, наконец-то солнце, приятно греющее лицо. Я рассматривала лазурное небо, горящие золотом облака, набухшие почки на молодых гибких ветках дворовых деревьев. В открытую форточку заносились голоса птиц и этот непередаваемый, уникальный, умопомрачительный запах весны. Господи, уже апрель. А я все еще там, в той темной и убивающей зиме, в вечной мерзлоте, в холоде, парализующем все живое. Наверно потому и кутаюсь по инерции в одеяло, как хватаюсь за спасательный круг.
-Дом потерял тебя. Мы потеряли! Тебя больше нигде и ни с кем не видно. Никто больше не может справится с приступами Пи. Ты больше не поешь. Тебя не хватает. Я скучаю.
Он сидел напротив, крепко сжав губы после того, как на одном дыхании протараторил все это, лихорадочно и обеспокоено смотря на меня из под гривы длинных светлых волос. Я усмехнулась. Ты ведь все знаешь, мальчик. Я не могла отделаться от навязчивого воспоминания о том, что он все прекрасно понимает, все знает, все видел - меня, кто я, что я делаю, что происходит! - но это знание не давало нам свободы. Мы были адептами, посвященными в тайну, и не имеющими возможности поговорить о ней, протянуть друг другу руки.
-Прости. Я занята... немного другим... - пробормотала я, уткнувшись носом в колени, а мысленно умоляла всех богов: "Пойми! Пацифист, умница, догадайся же! Ты же был там! Ты же все знаешь! Ну же!" Это было похоже на перекличку тайных агентов, не знавших ни паролей, ни явок.
-Но ты нужна здесь! - чуть не закричал парень, резко подавшись вперед.
-Не больше, чем там! - чашка в моих руках дрогнула - благо, уже пустая. Ты такой искренний, такой светлый сейчас - а пройдет несколько недель и ты даже не вспомнишь о том, что когда-то в твоей жизни была не очень умная синеволосая девчонка! И нет в этом ни твоей, ни моей вины. Просто сейчас я уже расставила приоритеты. Все равно никто и ни о ком не вспомнит. Милый, родной, смешной Пацифист.
Скрипнула дверь и в женскую спальню грациозно вплыла Мальвина. На секунду она вскинула брови, пронаблюдав композицию на моей кровати, но так же невозмутимо продефилировала к своему месту. Пацифист отвернулся и, не проронив ни слова, прямой наводкой выскользнул из комнаты.
-Нет, нет... постой... - не знаю, почему, но внутри меня все оборвалось и я, тихо матерясь, выпуталась из одеяла и рванула за ним. Дохромав до двери, я ожидала увидеть пустой полумрак коридора, но то ли он специально замедлил шаг у лестницы (что, боюсь, так и было), то ли сегодня мне катастрофически везло, но я умудрилась догнать, повиснуть на его шее, и, конечно же, зареветь в воротник рубашки. Ну, то есть как, "зареветь"... я уже давно не могу. Все что - это пара кашляющих, судорожных выдохов.
Прав ведь мальчишка. Что только усугубляет.
Побудь на моей стороне. Поверь в меня, хоть чуть-чуть, ладно?
И он, как заговоренный, послушно прошептал мне в ухо:
-Ты очень сильная, Птичка, сильнее всех, слышишь? Я с тобой, я не дам тебя в обиду. Только скажи. Если тебе нужно что-то. Если тебе нужна помощь. Я рядом.
А потом развернулся и исчез в лестничном пролете.
Я вернулась в спальню. Зашнуровала кеды. Взяла трость и грязную посуду.
-Привеееет! - радостно протянул Лишний (хоть его глаза и резко округлились), когда я робко постучала в дверь Кофейника, - Ты... эээ... ставь сюда, не парься! Тебе как всегда?
-Н-не знаю... - я окинула взглядом присутствующих. Рот Тишины на секунду принял форму буквы "О", но уже в следующую она помахала мне рукой, Щука, залипавшая на подоконнике, скромно улыбнулась, а Спичка радушно постучал по свободной табуретке рядом с собой.
Я покосилась в зеркало. Сорока сильно изменилась за лето: еще более отощавшая фигура с синяками под глазами, аккурат под стать цвета волос, опустилась на указанное место.
-Да, спасибо. Мне как всегда.

@темы: Проза, [Лишний], [Сорока], -Четвертый выпуск-, [Пацифист], [Пи], [Мальвина], [Спичка], [Тишина]

---

Фотографии

[Яровий]

Шкура

Лишний

Птица

Апостол

@темы: Фотографии, [Лишний], [Шкура], -Третий выпуск-, -Четвертый выпуск-, -Пятый выпуск-, [Апостол], [Птица]

---

Впусти меня.

[Коля, хватит! Коля, пойдем!]

Короткая фантазия на.
Упомянутые в тексте ребята уже читали и, в принципе, нормально оценили, так что опубликую, пожалуй, здесь.
Временно не ставлю теги, ибо нравится мне всякая фигня вроде "Угадай, про кого?)".

Ну и саундтрек, по традиции.


Автомобиль плавно катился по пыльной нагретой солнцем дороге. Мимо окон проскальзывали парки и скверы типичной городской окраины, типовые дома, похожие, словно близнецы, прогуливающиеся пенсионеры и мамы с детьми.
Водитель такси не донимал разговорами и хорошо. Молодой мужчина, сидящий на заднем сидении, покрутил ручку окна и подставил ладонь приятному прохладному потоку воздуха за бортом машины. Пассажир прикрыл глаза и глубоко вдохнул. Вот ветер, слегка щекоча, обдувает запястье и ладонь, трепещут расслабленные пальцы, чьих кончиков словно касаются холодные перышки. Пассажир улыбался. Осеннее солнце приятно грело веки.
Таксист затормозил у железных ворот с калиткой и казенной вывеской, помог выгрузить из багажника скромный чемодан его клиента, принял положенную плату и был таков. Мужчина повернулся лицом к пункту своего назначения. Забор. Он провел двумя пальцами по железному пруту. Крашеный темно-зеленой краской железный забор. Шероховатости и зазубринки. Краска была положена больше года назад, сам металл поеден ржавчиной, скоро вновь потребуется покраска. Ручка калитки послушно легла в ладонь. Петли провернулись с низким хрипом.

Это был старый дом, и, наверно, самый последний в городе. Иногда казалось, что он вообще стоит на отшибе мира.

Это был старый дом, и, наверно, самый последний в городе. Иногда казалось, что он вообще стоит на отшибе мира. Покосившееся трехэтажное строение с детской площадкой во внутреннем дворике, насаженными вокруг вековыми деревьями, куцым газончиком и совершенно абсурдной спортивной площадкой, если подумать о том, кто в этом доме завсегдатай. Его ноздри наполнил запах осенних листьев и… супа, что варился в столовой к обеду. Нахлынула странная тоска. Неизвестно откуда взявшееся чувство, что он забыл о чем-то очень важном, преследует его, на самом деле, уже долгие годы, а последние дни практически не дает жить.
Подхватив свой чемодан, мужчина поднялся по ступенькам крыльца и перед входной дверью его решительность иссякла. Он замер, словно грешник пред дверями храма. Внутри все сжалось, под ложечкой засосало. Всего лишь рывком открыть дверь и войти в дом. Войти Домой. Впусти меня. Мы не виделись столько лет! Мы не виделись… Нет, нет, к черту эти сантименты – теперь это не его дом, он принадлежит другим молодым. Но… как решиться вернуться к нему?
Пока голова была занята тяжелыми воспоминаниями, рука автоматически дернула на себя дверь и молодой мужчина оказался внутри. Коридор с раздевалками. Отсюда еще не слышны голоса. Молодой мужчина прошел до следующей двери и оказался в холле первого этажа. Он помнил это. Крутая лестница на следующий этаж, кладовки под ней, столовая, откуда совсем нестерпимо несет этим проклятым супом, кабинет директора и Кофейник.
Да.
Дыхание перехватило где-то в животе.
В груди защемило.
Из Кофейника резво выскочил молодой парнишка и ускакал по лестнице, мужчина невольно посмотрел ему вслед и зажмурился.
Стены. Стены. Стены.
Они перешептывались за его спиной, переговаривались, перемигивались своими кричащими надписями, посмеивались над ним. С возвращением, с возвращением, с возвращением…
-Ооо, как я рада видеть тебя! – ритмичное цоканье каблуков вывело его из транса, - С возвращением!
Госпожа директор решительным шагом подошла к новоприбывшему и двумя руками сжала его ладонь, словно старому приятелю.
-Прости, никак не могу отделаться от старых привычек и называю тебя на «ты». Но если принципиально, я постараюсь исправиться.
Молодой человек слегка ошарашено разглядывал высокую и статную женщину в аккуратном черном платье. На шее у нее покоились жемчужные бусы, волосы, по всей видимости, едва тронутые сединой, были прокрашены и уложены хорошим мастером.
-В этом нет необходимости, госпожа Линд.
-Ты прибыл очень вовремя. У тебя есть немного времени, чтобы расположиться и отдохнуть, а после по расписанию обед, где мы сразу представим тебя ученикам.
-Вы уверены, что они вообще обратят внимание на такие незначительные перемены, как замена одного учителя-предметника? – вновь улыбнулся молодой человек.
-Ну, тебе, как бывалому, виднее, - госпожа Линд шутливо пожала плечами, -Но формальности все же соблюдем. Так, а раз ты пока здесь… да брось ты свой чемодан, кому он сдался. Пойдем, всего еще одна формальность.
Но стоило мужчине отойти с директором на пару метров, как об чемодан тут же споткнулся тот же резвый паренек, витиевато ругнулся и скрылся за дверью Кофейника. Молодой человек махнул рукой, все равно там ничего особенно ценного и хрупкого: только смена одежды, предметы личной гигиены и книги.
-Вот, присаживайся, пожалуйста, - директор указала ему на кресло напротив своего стола. Она выбрала из картотеки пухлую папку, - Кратенько пробежимся по личным делам. У нас тоже перемены, как ты можешь догадываться. Воспитанники больше не делятся на группы. Мальчики живут в мужских спальнях, за всю их группу отвечают два воспитателя, девочки, по-прежнему, на третьем этаже в большой спальне, за них ответственна Маргарита, возможно, ты помнишь ее. После вашего выпуска мы решили устранить проблему раздробленности – я не помню автора этой мысли, хоть убей… но вот это понятие «Дом – это все равно одна семья, а все мы - соседи» - не припоминаешь?
-Припоминаю, - нахмурился мужчина, вновь почуяв эту зудящую тоску и пытку памяти, - Но тоже не могу понять, откуда.
-В любом случае, жизнь интерната вроде бы наладилась. В составе администрации тоже некоторые перемены. Наш врач, господин Стокер, пару лет назад уволился, так как решил вернуться к военной работе. Так же господин Саймак покинул свою должность достаточно скоро после вашего выпуска, как сам сказал – решился на кардинальную смену места жительства. Ну что ж, пусть у них все сложится хорошо, однако крови мне эта текучка изрядно попортила, - директор немного картинно прикрыла глаза рукой, - Но совсем недавно мы удачно закрыли оба вакантных места. Думаю, тебе это будет интересно: скажи пожалуйста, имена Макса Леви и Валентина Штейна тебе о чем-нибудь говорят?
Молодой человек рухнул бы на месте, если бы уже не сидел.
-Шкура! Длинный! Эм… простите, Валентин и… Макс, да, Макс, точно... Они… они здесь?!
-Да, и вполне успешно справляются со своими обязанностями, - было видно, что директор довольна произведенным впечатлением, - Вам наверняка будет о чем побеседовать за обедом. А пока взгляни, пожалуйста, сюда. Потом, конечно, у тебя еще будет время изучить все тщательнее…
Перед глазами мелькали страницы личных дел, но мужчина очень слабо воспринимал информацию. Сам факт того, что он вернулся сюда, не давал ему спокойно мыслить, а то, что здесь его старые знакомые…
-… помимо атрофии слезных желез страдает некоторыми расстройствами психики. Если будет интересно, потом изучишь все сам. Я просто к тому, что детки у нас подобрались сложнее, чем особенно, вот эта девочка не обучаема, как говорят другие преподаватели, так что будь готов к трудностям. Дальше…
Вновь зашуршали желтые станички.
-Штефан Карц. Этот молодой человек – ничего особенного. Примерный, неплохо учится. Отметок в личном деле не имеет. Здесь у нас врожденное поражение нервных корешков в пояснично-крестцовом отделе и паралич ног, что следственно. А вот его брат, Вильгельм…
-Что-что, простите? – брови молодого человека поползли вверх, ибо следующее личное дело было уже у него в руках, - Биполярный аффективный синдром? Вы серьезно?
Госпожа Линд подперла рукой голову.
-Это сложные дети. Мальчики слишком привязаны друг к другу, поэтому воспитываются вместе, хотя у них полноценная семья в городе. А о диагнозе второго мальчика… нет смысла отрицать, что некоторые правила могут быть нарушены в пределах разумного. Ну и с разумными поблажками.
Мужчина понял, о каких "разумных поблажках" шла речь и тактично промолчал.
-Анна Франк, - себе под нос пробормотал он и вновь поморщился от какой-то назойливой мысли, что никак не могла сформироваться в его мозгу, - Физически абсолютно здорова, очередное психическое расстройство. Еще одно правило, нарушаемое в разумных условиях?
-Не смейся, пожалуйста, здесь все серьезно, - внезапно посуровела директор, - Анна – подкидыш. Ее подбросили к воротам интерната, зимой, без теплой одежды. Мы предполагали криминал, так как ничего не знаем о ее семье, а розыскные мероприятия даже с привлечением полиции ничего не дали. Я лично оформила опекунство над ней.
Видимо, на лице молодого человека отразилась вся масса удивления.
-А что ты так смотришь? Я и так юридически ответственна за вас всех, пока вы здесь!
Мужчина рассматривал черно-белую фотографию невзрачной девчонки, прикрепленную скрепкой к личному делу, и не мог понять, что же такое важное он пытается вспомнить.
-Эта девушка наоборот, очень способная, я бы даже сказала, удивительно способная, со школьной программой проблем не будет. Однако посмотри на количество полосок.
-Сложный ребенок…
-Да, максимальное число отметок. Причем… хорошо, давай будем откровенны – я еще покрывала некоторые ее мелочи. Мы не знаем, что с ней было до попадания к нам. Но она не говорит. Вообще. Общается, конечно, весьма оригинальным способом, сам скоро узнаешь, но не говорит. Живо, но с трудом реагирует на внешний мир, в том смысле, что держит большую дистанцию между собой и социумом. А еще она очень боязлива и еще более агрессивна. Вообще не имеет стоп-крана. Причем ни статус, ни возраст, ни физические данные раздражителя не имеют значения.
-Интересные случаи, - заключил молодой человек и сложил все личные дела в папку.
-Думаю, ты вполне справишься, - улыбнулась директор, - Я просто показала, на кого больше всего стоит обратить внимание в случае чего.
-И правильно сделали, это очень пригодится, - мужчина поднялся со своего места.
-Более не смею тебя задерживать, ликбез завершен, а тебе еще стоит подготовиться к обеду. Учительская спальня на прежнем месте.
Усмехнувшись, он убрал все документы на место и направился к выходу, переваривая только что полученную информацию, думая об этих детях, об их доме, об их судьбах. Но вдруг что-то заставило его остановиться в дверях и оглянуться: взгляд директрисы. Госпожа Линд едва заметно улыбалась и смотрела на молодого человека со странным умиротворением.
-Я правда рада видеть тебя, Камилл. Благодарю, что принял наше приглашение и приехал.
Молодой человек вздохнул и, наверно, действительно искренне улыбнулся.
-Взаимно, госпожа Линд.

@темы: Проза, Ассоциации

---

Теги

[Drugoi Dom]

Дорогие друзья!
Я ощутил непреодолимое желание добавить больше тегов.
В виду этого прошу вас подредактировать свои посты с текстами по другим выпускам и указать персонажей.
Также, если вы в ходе запиливания поста не обнаруживается нужного вам персонажа в тегах, ничего не мешает вам прописать его кличку в ручную. Главное, не забывайте про квадратные скобки.

@темы: Сообщество

---

III выпуск

[Яровий]

Напильник в центре событий.
Кусочки Чужого и Скомороха в кадре.

@темы: Арт, -Третий выпуск-, [Чужой], [Скоморох], [Напильник]

---

[Debbby]

ну, пусть и тут повисит)

и совсем старое, нарисованное 4 года назад, но внезапно очень в тему, можно оно тоже будет тут?)

@темы: Арт, [Вий], [Шаман], -Четвертый выпуск-, [Анчар], [Щука]

---

[хищная Птица]

Сказка, рассказанная Птицей в Кофейнике, зимним вечером.

в море

Сказка про Русалочку.
Жила была маленькая Русалочка. Жила она на суше, потому что однажды, когда она была совсем маленькой, ее выбросило на берег и старик со старухой, жившие у самого синего моря подобрали ее и воспитывали, как свою дочь. Ведь своих детей у них не было. Русалочка была милой и доброй девочкой, она любила своих стариков-родителей и их маленькую кособокую лачужку, и лес, что рос неподалеку. Она любила свою тихую жизнь, любила готовить и стирать, чистить рыбу, которую старик ловил на обед, ходить на дальний родник за водой, чесать грубую шерсть и прясть пряжу, в общем, все, что окружало Русалочку, она любила так искренне и чисто, что старик со старухой только диву давались. И лишь иногда вечерами стоя на берегу, Русалочка с тоской смотрела на море и грустно вздыхала, сама не зная, отчего.
И вот однажды летом пошла она на море, купаться. Так радостно было ей плескаться в волнах, так приятно, как будто она, наконец, вернулась домой. Русалочка все ныряла и ныряла, разглядывала морское дно и гонялась за мелкими рыбками и вдруг увидела Дельфина. И такой он был прекрасный, так изгибалось и блестело на солнце его тело, и с таким восторгом и упоением выбрасывал он его из воды, что бы вновь нырнуть, что Русалочка полюбила его всем сердцем, а Дельфин полюбил ее. С той поры каждый вечер уходила русалочка на море, плавала и говорила с Дельфином, и на всей земле не было никого счастливее их двоих.
Шло время, и пришла пора Русалочке уходить из родительского дома. И так как она была красивой и работящей, посватался к ней парень из соседней деревни. Не был он ни особо умен, ни красив, ни добр, но зато отец его был знатным купцом, что считалось большой удачей, для Русалочки, у которой всего приданого было две скатерти да несколько рубашек из грубой шерсти. Не хотелось старикам заставлять дочь, но больно удачной была партия и начали они ее уговаривать, мол, выходи замуж за сына купца, будешь жить себе без беды, без горя. А любовь она что? Просто слово. Как говорится, стерпится - слюбится. Очень не хотелось Русалочке огорчать стариков, но и выходить замуж не хотелось, ведь тогда пришлось бы оставить родимый дом и берег моря, и любимого Дельфина. Загрустила Русалочка, села на камне на берегу моря и горько заплакала.
А Дельфин услышав, что его любимая Русалочка чем-то расстроена, приплыл и принялся расспрашивать, что случилось. Рассказала ему Русалочка о том, что хотят ее выдать замуж, а она не знает, что делать, ведь родители ее уже старые, а больше никого на земле у нее нет, и некому будет позаботиться о ней, когда они покинут ее.
И тогда Дельфин сказал ей: «Оставайся со мной в море, ведь на самом деле ты русалка, дочь моря и твое место здесь, в подводных чертогах. Грустно и тоскливо будет тебе среди людей, с человеком, который ничего не стоит и ничего не значит для тебя. Ты же знаешь, Русалочка, я люблю тебя больше жизни, я все сделаю, лишь бы ты была счастлива, только вот выйти на сушу я не могу. Так оставайся со мной, и мы будем самыми счастливыми на всем белом свете".

Какое-то время в Кофейнике стоит тишина, наконец, кто-то не выдерживает:
- А чем закончилось-то? Что выбрала Русалочка?
- Не знаю. - Говорит Птица и грустно пожимает плечами. - Что-то выбрала, наверное.
- Но это же твоя сказка, значит, ты должна знать.
- Должна. Как узнаю, расскажу обязательно.
Какое-то время она молчит, грустно улыбаясь своим мыслям, затем добавляет, ни к кому не обращаясь, - важно не то, что выбрала Русалочка, а то, что выбрал Дельфин. Выбрал, не имея выбора.

@темы: -Третий выпуск-

---

[Коля, хватит! Коля, пойдем!]

Сорочья сказка номер два: рассказанная Длинному с краешка ванной.

Сказка про Дурочку и Смерть.

В одной тихой сонной деревне жила-была Дурочка.
На самом деле, она была самая настоящая круглая дура, да вот только язык не поворачивался так ее назвать, потому что дура была очень худенькая, совсем не круглая.
Дурочка очень любила свою маму: ее ласковые руки, уютные колыбельные перед сном и добрые глаза. Да вот только не помнила Дурочка ни этих рук, ни колыбельных, ни глаз, она вообще свою маму никогда не видела, потому что мама бросила ее еще младенцем. Но Дурочка не обижалась и не роптала. И все равно любила.
Дурочка очень любила тетушку-булочницу, в чьей пекарне она жила и помогала на кухне да по хозяйству: за мудрый совет и заботу. Да вот только никогда ни заботы, ни мудрого совета Дурочка не слыхивала от булочницы - все только пинки, оплеухи да куском хлеба упреки. Но все равно не роптала и очень любила тетушку.
Дурочка очень любила своих друзей, всегда веселых и заводных шутников. Да не замечала только, что потешались они всегда над ней, дурочкой.
Дурочка очень любила юного фермера, живущего по соседству, он был ласков и учтив с ней, и отдала ему Дурочка свое сердце, да только когда пришло время фермеру жениться, выбрал в жены другую девушку - красавицу и, конечно же, умницу.
И опечалилась Дурочка, и как-то утром, на самом рассвете, сложила свои негустые пожитки в узелок и пошла куда глаза глядят - то ли счастья искать, то ли правды... то ли ума себе, дурочке.
Шла три дня и три ночи Дурочка бескрайними полями, лесами, холмами, много видала пастухов, торговок, дровосеков, со всеми говорила - всех когда-то покидали любящие мамы, или разбивали сердца женихи и невесты, или попрекали и обижали, над всеми друзья насмехались. Никто не знал, ни где правда, ни где счастье. Ни где ум ее, дурочкин, тем более.
Долго шла, устала, и на четвертый день вдруг смотрит Дурочка - а сама Смерть стоит перед ней и посмеивается.
-Долгий путь у тебя был, Дурочка, а ты - храбра, да, чего греха таить, безрассудно. А люблю я храбрецов безрассудных. Ох люблю! Так что исполню любое твое желание, выбирай.
Подумала-подумала Дурочка, плечами пожимает - мол, да ничего ей, дурочке, не надо.
-Как же так! - удивилась Смерть, - Хочешь, богатств невиданных, драгоценностей сверкающих да нарядов бархатных?
-Нет, - отвечает Дурочка, - На что мне красоты такие, если все они истлеют да забудутся? Не нужны они мне.
-Ладно. А хочешь, важной знатности да власти безграничной? С королями будешь за одним столом трапезничать да слугами командовать!
-Жестоко это - командовать, - покачала головой Дурочка, - А у королей и без меня хватит соседей для трапез, не нужно мне власти и знатности.
-Хорошо-хорошо, - начала совсем злиться Смерть, - Знаю я, чего хочешь! Любви сказочной, дом-полную чашу, да детишек по лавкам.
Резко вскинула голову Дурочка:
-Да нет никакой любви на белом свете! Не бывает ее, любви, выдумали ее сказочники, врут певцы и поэты. Нет ее, любви этой.
Дурочка оглянулась в сторону родной деревни.
-Однако же... придумала я одно желание, Смерть... Сделай их счастливыми. Сделай так, чтобы матушка моя горя и бедности не знала, чтобы детишки, что после меня у нее родились, слушались ее и почитали, а муж - мастер на все руки да кормилец. Сделай так, чтобы тетушка-булочница каждый день много хлеба пекла да продавала, дела ее чтобы шли хорошо. Сделай так, чтобы соседи мои да друзья старые жили в мире и покое, а юный фермер чтобы был счастлив со своей молодой женой... чтобы быт их ладился, а дети были здоровы и красивы. Сделай так, чтобы у них все было хорошо.
-Сложное желание ты мне загадала, девочка. Придется плату с тебя взять. Что отдашь мне?
-Что хочешь.
-Всю одежду свою да пожитки отдашь мне?
-Бери.
-А память свою отдашь мне? Ни дом родной не вспомнишь, ни лица знакомые, ни даже себя.
-Забирай память.
-А ноги твои молодые, крепкие и здоровые? Будешь сидеть кулем день за днем и год за годом, не сдвинуться. Не жаль?
-Не жаль, бери и ноги мои.
-А жизнь свою отдала бы? - хитро прищурилась Смерть, - Не убоялась бы?
-Возьми и жизнь, всю возьми. Не убоюсь, - склонила голову Дурочка.
Улыбнулась Смерть и тихо рассмеялась. И положила костлявую руку на голову Дурочке, и поцеловала ее в лоб, и увела с собой, и неспешно шагая рядом ушли они.
А мама, тетка-булочница, друзья-соседи и юный фермер так никогда и не вспомнили о Дурочке.
И жили они долго и счастливо.

@темы: Сказки, [Сорока], -Четвертый выпуск-