Немного мертвых звездочек в глазах?

[another-home]

Поствыпуск 1 выпуска
Автор, что характерно, я.
Названия не существует.
Персонажи: Звездочка. Присутствуют Капитан, Косяк, Волна, Актер, Карман,Грязь, мама, папа, наружние чуваки, которых вы не знаете, безликая и беспощадная массовка, утренняя каша, будильники, чашки и метрономы.
Предупреждения: возможны АУ, ООС и другие аббревиатуры, бойтесь. Смерть персонажа, жестокость, мат, нежная мужская дружба, огромное количество наружности, альтернативная одаренность автора и персонажа, многабукав и отсутствие беты.
При полевых испытаниях на людях, кажется, никто не пострадал. По крайней мере я не видела никакой крови из ушей.

Жизнь это череда бесконечных хронометров, метрономов, часов. Линеек отмеряющих, сколько тебе осталось, и сколько ты потратил. Миллиарды тикающих, пищащих, свистящих невидимых глазу устройств окружают каждого из нас в каждый момент нашей жизни, всегда. Весь этот шум вызывает непрерывные перегрузки в мозгу, весь этот шум и есть причина старения и смерти. Секунды впиваются в тело незаметными тонкими иголочками, вытягивая силы. Этот процесс не остановить.

Жизнь это череда бесконечных хронометров, метрономов, часов. Линеек отмеряющих, сколько тебе осталось, и сколько ты потратил. Миллиарды тикающих, пищащих, свистящих невидимых глазу устройств окружают каждого из нас в каждый момент нашей жизни, всегда. Весь этот шум вызывает непрерывные перегрузки в мозгу, весь этот шум и есть причина старения и смерти. Секунды впиваются в тело незаметными тонкими иголочками, вытягивая силы. Этот процесс не остановить.
Впрочем, сейчас мне и не хочется. Я чувствую их каждой клеткой своего тела, я почти вижу, как они столпились вокруг, стаей стервятников, что бы наброситься на меня разом. Все мои непрожитые еще года мечтают разорвать меня на части прямо сейчас. Все мои прожитые года уже приступили к пиршеству. Я закрываю глаза, метроном моего сердца тикает быстрее, чем надо, но это не больно. Мне ведь вообще не бывает больно. Я не знаю что такое больно.
Я лежу на холодном полу, по крайней мере, я так думаю. Мне говорили, что кафель холодный и поэтому лежать на нем нельзя - я могу простудиться. Сейчас простуда мне не грозит, я просто не успею ей заболеть. Я слабо понимаю, в какой позе я лежу, ощущаю ее только по нескольким точкам, соприкасающимся с жестким полом: затылок, лопатки, правый локоть, левая стопа, правое бедро. Руки и ноги у меня сейчас относительно целы, я даже могу немного шевелить ими, а вот все что между... вероятно, как-то так чувствует себя кожаный мешок с кашей внутри. Я бы многое отдал, что бы избавиться от этого кашного чувства, честно, я ненавидел кашу с детства, мать совершенно не умела ее варить, а в интернате в нее клали слишком много сахара. В училище мне было не до каши, а в Доме... в Доме ее никогда не давали, к счастью. Скоро пройдет и это. Я избавлюсь от этого отвратительного ощущения, отдав совсем немного - все, что у меня осталось.
Будильник в моей голове со скрежетом затягивает пружину, метроном моего сердца достигает максимальной скорости. Я часто слышал о том, что в момент смерти вся жизнь проносится перед глазами, у меня перед глазами проносятся разве что разноцветные круги, жирными кляксами разбегающиеся по внутренней стороне век. Мне становится обидно: Я тоже хочу проносящуюся перед глазами жизнь! В конце концов, имею я право на последнее желание? И если эта сука не хочет нестись, я, пожалуй, вполне справлюсь сам, как и всегда.
Невидимые хронометры и часы мелко дрожат, скачут вокруг меня с противным звоном и наконец, уступают.
Я смотрю на большие электронные часы: из горящих лампочек складываются цифры восемь, ноль, три, между восьмеркой и нулем мигают две точечки. Я уже знаю эти цифры и много других тоже, мама говорит, что я очень умный, а воспитательница Анна Иванна, что меня можно уже хоть сейчас в школу отправлять. Я очень хочу поскорее пойти в школу, может там ребята будут интереснее тех, с которыми я должен дружить в садике. "Максимка, пора вставать!" - кричит мама из кухни. Но мне не хочется вставать, я перевожу взгляд на большой сервант и разглядываю праздничные чашечки. Если полежать еще немного, мама придет меня будить сама, улыбнется и поцелует в щеку. Дверь с кухни открывается, и я чувствую запах кофе и табака, но вместо мамы приходит отец. Строго смотрит из дверного проема, и я чувствую себя неуютно, делаю вид, что только что проснулся, тру глаза и рассеянно улыбаюсь. "Хватит валяться, Максим, - говорит папа, - одевайся, и идем, позавтракаешь в садике". Я послушно одеваюсь, путаясь в колготках, застегиваю пуговички на рубашке, но у меня пока плохо получается это делать, поэтому края не совпадают. Отец хмурится и уходит на кухню, ничего не говоря.
В садике на завтрак сладкая манная каша, я вяло ковыряю ее ложкой и, когда Анна Иванна отворачивается, скармливаю Даниле. Данила совсем дурачок, зато для меня сделает что угодно, а я его за это защищаю. На прогулке Ваня бьет меня лопатой по голове. Ваня злой, он привык, что когда он кого-то бьет, они плачут и отдают ему свои игрушки. Я не знаю, зачем нужно плакать, когда можно ответить, отбираю у Вани лопату и бью его сам, Ваня всхлипывает и ревет. Другие дети вообще много ревут, когда расшибают коленки, или когда у них берут кровь из пальца, или когда им дают подзатыльник. Я никогда так не делаю. Это все обидно и несправедливо, конечно, но не настолько, что бы разводить нюни. Отец говорит, что единственный повод мной гордиться, то, что я не рева-корова. С помощью отобранной лопаты я собираюсь построить тоннель и военный бункер, поворачиваюсь и иду к песочнице, но неожиданно падаю вперед, потому что что-то сильно толкнуло меня в затылок. Это Ваня, разозлившись, бросил в меня камень. Я ощупываю затылок и вижу на пальцах красное.
Мама приходит через полчаса, она работает рядом и отпросилась ненадолго. Мама ведет меня к доктору, а Анна Иванна рассказывает, какой я хороший и смелый мальчик и совсем не плакал. Доктор промывает мне рану, заклеивает ее пластырем и начинает задавать всякие вопросы, потом он легонько стукает меня и спрашивает, не больно ли мне. Я не знаю, что такое больно. Доктор тыкает иголочкой мне в пальцы, я удивленно смотрю на него. Потом он долго говорит о чем-то с моей мамой, она выглядит встревоженной. Дома мама с отцом запираются в кухне и долго ругаются, а я сижу на своем диване и рассматриваю праздничные чашечки в серванте, на следующее утро я не иду в садик.
Отец смотрит на наручные часы, они красивые: серебряные с дарственной гравировкой, ему коллеги в прошлом году на юбилей подарили. Отец хмурится своим мыслям, у него и так очень суровое лицо, а уж когда он недоволен, сразу возникает желание вытянуться по струнке и отдать честь. "Максим, ты готов?"- спрашивает отец, и я сдержанно киваю. "Тогда бери свою сумку, и пойдем". Я подхватываю сумку с вещами и торопливо иду за отцом, у него большие шаги и мне трудно за ним поспевать, но я очень стараюсь. Мама на прощание целует меня в лоб и закрывает за нами дверь. Мама не хотела, что бы я уезжал, но отца не может переубедить даже она, даже разбив половину праздничных чашек из серванта. А я не знаю, хочу ли я уезжать, я буду скучать по маме, но возможно ребята, с которыми мне придется дружить, окажутся интересными. Отец останавливается перед вокзалом и закуривает, я поправляю очки. Мне пришлось начать их носить в прошлом году, отец говорит, это из-за того, что я все время сижу, уткнувшись в книгу, но я люблю читать. Я не говорил отцу, что теперь мне даже в очках плохо видно и приходится низко нагибаться над страницей. В восемь двадцать пять мы садимся в электричку, я смотрю в окно и стараюсь не болтать ногами, отцу это не нравится. В девять сорок мы выходим на маленькой станции и долго идем по бетонке, сверху греет солнце, сумка оттягивает плечо, но это не доставляет мне никаких неудобств. В десять ровно отец открывает дверь школы-интерната № 3, в котором я теперь буду жить.
Настенные часы сообщают всем желающим, что до конца урока, а значит и годовой контрольной осталось пятнадцать минут. Все что-то царапают в своих тетрадях, я уже десять минут, как закончил и мне совершенно нечем заняться. Я поворачиваю голову и смотрю на своего соседа Сашу Стрижова, надеясь, что он уже закончил и с ним можно будет поиграть в крестики нолики, хотя обычно он только кривится и отворачивается на мое предложение поиграть. Он не любит меня, потому что его заставили за мной присматривать из-за моей болезни. Но сейчас Саша все равно занят, пытается что-то дописать, грызет ручку и, кажется, очень нервничает, я заглядываю в его тетрадь, рассматриваю кривые цифры.
- У тебя здесь ошибка, - тихо говорю я, - поэтому не получается.
- Какая ошибка? Самый умный тут да? Свое лучше делай. - Огрызается Саша и снова утыкается в тетрадь.
- Я уже сделал. - Говорю я. Беру запасной черновик и решаю его задание, а потом протягиваю листик ему, у него есть еще целых пять минут, что бы все переписать.
Из класса я, как всегда, выхожу последним, так меньше вероятность, что тебе поставят подножку, или кинут в спину пластилиновым шариком. Саша ждет меня у двери.
- Спасибо, - говорит он.
Я киваю и иду к столовой.
- Макс. - Неожиданно окликает меня Саша, - Хочешь на следующем уроке в морской бой рубанемся?

Большие часы в холле показывают без пяти восемь, значит до отбоя еще целых два часа. Абсолютно свободные два часа, потому что завтра начнутся весенние каникулы, и домашнее задание делать не надо. Мама обещала, что в этот раз они меня заберут на все каникулы, и мы с ней сходим в цирк, правда это было еще зимой. Некоторые ребята ездят домой на выходные, но отец говорит, что ему слишком далеко мотаться со мной туда-обратно, поэтому я никогда не ездил. Хорошо, что со мной всегда остается Стриж, у него только бабушка, она живет в какой-то далекой древне, поэтому может забрать его только на лето. Этим летом я хочу попросить у родителей, поехать к нему. Он говорит, что там есть большое озеро, в котором можно купаться и ловить рыбу, а еще у его есть собака и куча живности.
Я сажусь на лестницу, что бы дождаться Сашку. Через пять минут меня вызовут к директору и скажут, что родители не заберут меня домой на каникулы, еще через пять, что моя мама умерла.
когда я выхожу от директора, мне кажется, что часы остановились. Я ведь провел в ее кабинете целую вечность, как она смогла уложиться в пятнадцать минут? Стриж ждет меня у двери, я не знаю, что ему сказать. Я забыл все слова, и могу только молча таращить глаза, как рыбы, которых мы не будем ловить летом. Мне так пусто, что хочется заполнить себя хоть чем-то, чем угодно, поэтому я бегу на крышу надеясь, что весеннего ветра хватит на мою гулкую пустоту. Стриж, спотыкаясь и собирая по дороге косяки, бежит за мной. И когда я стою у самого края, я понимаю что могу говорить. И еще понимаю, что Саша Стрижов теперь единственный человек, которому есть до меня дело, единственный, кому я могу сказать это, и кто меня услышит.
- Моя мама. - Говорю я. - Моя мама умерла, а я даже не увидел ее в последний раз. Она так не хотела, что бы я уезжал, а он.. А он даже на похороны меня не позвал, и я теперь никогда, понимаешь, Стриж, никогда ее не увижу. Мне так плохо, представляешь, так плохо, что я, кажется, понял, что такое больно и холодно. И мне с этим "никогда" теперь как-то жить, и до самого-самого совершеннолетия у меня больше нет никого, кто смог бы меня защитить, а отец меня не любит совсем, и я не хочу возвращаться к нему. Хорошо, что он не приедет хотя бы сейчас, а потом я, наверное, смогу смириться, правда же, Стриж, я смогу смириться? Я бы заплакал, но я не умею. Это единственное, что он во мне ценит, то, что я плакать не умею.
Меня трясет, а Сашка смотрит на меня и делает шаг, наверное, что бы оттащить подальше от края и успокоить, или что бы обнять. Вот только Сашка, он же тоже болеет, у него ноги идут не туда и шаг он тоже делает не ко мне, совсем не ко мне. А я не успеваю схватить его за руку, когда он оскальзывается на краешке крыши, покрытом тонким весенним льдом.
Когда Стриж улетает я долго стою не решаясь полететь вслед за ним, а потом понимаю, что по моим щекам текут слезы.

- У вас тут какой-то запах странный. А это что? - в первый момент мне не удается определить пол вошедшего, как, впрочем и во второй.
- Это Звездочка. - Говорит Капитан
- И что эта Звездочка здесь делает? - Я никак не могу понять то ли это слишком женственный парень, то ли одевшаяся под мальчика девчонка. Почему-то мне не кажется хорошей идея спрашивать его об этом.
- Живет. Это наш новый боевой товарищ и друг. - Глаза Капитана загораются неуместным и каким-то дурацким восторгом. Я понимаю, что мне не слишком нравится здесь. Меня пугают эти люди, но раз уж я попал в такое странное место, придется выживать. Именно в этот момент я понимаю, что больше не хочу быть изгоем. Я не слишком хорошо умею ладить с людьми, и да, не слишком хорошо звучит, как преуменьшение века, поэтому я решаю пойти по простому пути, надеясь, что это поможет. Я выпрямляю спину и вздергиваю подбородок, старательно копируя капитанскую осанку,
- Я даже боюсь спросить, откуда у нашего нового друга синяк под глазом... - Голос слишком высокий для парня, но вдруг
- Я поставил. Что б красивее было. - Мне кажется, Капитан переигрывает, но его собеседника это явно не смущает. А я задаюсь только одним вопросом: Куда я попал? моя спина все еще пряма, так, будто я проглотил лом, на лицо плавно наползает выражение идиотского восторга. Истеричного, наглого восторга. Самое то.
- Ну, теперь от него просто глаз не отвести, - странный собеседник Капитана манерно закатывает глаза, - у вас, мой Капитан талант. Я Актер. - Он протягивает мне руку, и я ее пожимаю. Пока будем считать, что это парень, а потом может все и прояснится.

- И как это называется?
- Диверсия, мой капитан!
- Я и так знаю, что это диверсия, Звездочка, это был торический вопрос. Но спасибо, ты всегда поймаешь мою мысль, молодец! Вот Звездочка молодец, да и вы все тоже молодцы, особенно я...
Если посмотреть на наручные часы, те самые с гравировкой, которые мне отдали полгода назад, после смерти отца, так вот, если посмотреть на них, то мой капитан говорит уже двадцать минут и будет говорить еще примерно столько же. Но я не смотрю на часы, я смотрю на Капитана. Мы все здесь на него смотрим, мы все его слушаем. Иногда даже понимаем, что он несет полную чушь, но как же вдохновенно он это делает. Не слушать его невозможно. Я искоса поглядываю на Команду, пытаясь вспомнить, когда эти люди успели стать для меня почти семьей.
Косяк смотрит на Капитана, внимательно и на первый взгляд восторженно слушая его планы, и только на дне глаз можно заметить настороженность, каждое слово Капитана будет подвергнуто тщательному анализу, изучено и обработано. Любой его план дополнен и исправлен, так тонко, что Капитан даже не заметит. Косяк умеет это очень хорошо, и мне страшно представить, что было бы, если б его не было. Актер едва заметно саркастично улыбается уголками губ, ее кажется, забавляет ситуация в целом, а может она думает о чем-то своем. Актер странная. Такая красивая, но если сказать ей об этом, потом будешь неделю сверкать фонарем под глазом. Поэтому я никогда ничего подобного ей не говорю. Карман все время отвлекается, шаря вокруг взглядом, словно ища, что бы еще стащить, у него нервные руки и пугающе подвижные пальцы. Поймать его взгляд почти невозможно. Волна единственная кто часто и помногу перебивает Капитана, иногда она вскакивает со своего места и в порыве чувств кружится по комнате. В эти моменты она особенно прекрасна, я одергиваю себя, что бы не смотреть на нее как зачарованный, ведь тогда Волна подойдет ко мне и крикнет "Ну что уставился?" а я снова не придумаю что ответить. Если когда-нибудь у меня будет такая девушка, как Волна у Капитана, я буду по-настоящему счастлив.

- Я дождусь тебя в наружности! - Заявляю я. - Ты придешь ко мне после выпуска, и мы будем с тобой как Волна и мой Капитан!
Мы с Грязью синхронно устремляем воодушевленные взгляды в потолок. Несколько минут мы мечтательно молчим, лично я думаю об ужине. Потом Грязь переводит на меня свой взгляд и надув губы изрекает.
- Пиздишь ты, Звездочка, знатно, но моего вопроса это не отменяет. Ты меня поцелуешь, или нет?
- Только после свадьбы! - Тут же ору я, лихорадочно придумывая отмазку получше. - Как минимум не раньше, чем тебе исполнится шестнадцать.
- Но тебя уже не будет в это время в Доме. - Обиженно отвечает она.
Что бы хоть как-то сгладить ее обиду, я глажу ее по голове и говорю:
- А я приеду на твой день рожденья специально ради этого. - И возможно в этот момент, я сам верю своим словам.

Циферблат моих наручных часов забрызган кровью, но я и без них знаю, что стрелка уже давным-давно пытается доползти до отметки четыре. Я сижу в холле, не отрываясь смотрю на свои руки и думаю, что надо бы поспать. Вот прямо сейчас встать, дойти до спальни и лечь, хотя сначала лучше умыться. По моим внутренним часам я сижу так уже больше часа, стрелка наручных вряд ли сдвинулась больше, чем на несколько минут. Я сижу и смотрю на свои руки - они залиты кровью.
Мне больше нечего вспоминать. Моя жизнь кончилась там, в холле Дома, где стрелка часов все же дошла до шести, как бы ни растягивалась наша последняя Самая Длинная Ночь. Я не думаю о том, как какая-то истеричная сука визжала, что я убийца, как некому было заступиться за меня в суде, как меня везли в колонию, и как вышло, что я лежу на кафельном полу в совершенно непотребном виде и медленно умираю.

Я вдруг понимаю, сколько возможностей закончиться куда более осмысленно, красиво, обоснованно и приятно, я проебал. Неудачно поверни голову и камень, брошенный неожиданно сильно для пятилетнего ребенка прилетает не в затылок, а в висок. Не успей Сашка вмешаться, и одна из интернатских драк заканчивается судьбоносней для всех. Сделай один неверный (верный!) шаг и летишь с крыши вместе с Сашкой, почти не отставая. Прыгни из окна при первом побеге из училища чуть менее удачно, и отделаться трещиной в руке не получается. Закройся тогда не так умело, и внутреннее кровотечение убивает тебя за пару часов. Попади в другую спальню и ты умираешь за другую строну, попытавшись дотянуться до Капитана. Не обернись вовремя, не споткнись, пройди другой дорогой в вязкой темноте кровавой ночи, и ты остаешься навсегда рядом со своими.
Но, увы. Мне всегда чего-то не хватало. Лишней секунды, лишнего шага, силы, слабости. Поэтому сейчас я подыхаю, лежа на кафельном полу в колонии для малолетних уродов. Медленно превращаюсь в фарш. По-прежнему не чувствуя боли, только обиду и сожаление, что выбрал столь неромантичное, пошлое место и время для смерти. Что так глупо попался, что так никого и не спас, что поддался кровавой истерике и подставился, что наебал Грязь, которая, дура, ждет меня, небось, к своему шестнадцатилетию. Что много не успел. Да ничего не успел, в общем-то. Никогда не путешествовал, не видел ничего, кроме родного интерната и окраин Припизди, так и не поебался в реальном мире, и без всей этой сектантской наркоты. Так и не научился играть на гитаре, не покорял вершин, не покатался на велосипеде, не написал песню, не засунул лампочку в рот, не съел разом килограмм мороженного, не завел собаку, так никогда и не был счастлив, так никого и не полюбил. В детстве любил маму, но это ж не то, потом казалось, что люблю Сашку, но ему же не скажешь. Сашка друг, как бы он на меня посмотрел. Да и не адекватно это как-то. А потом Сашка кончился, а я больше никогда и никого. И уже не очень-то сам понимаю, было ли все то, что я чувствовал, или я придумал всю эту хуеву дружбу навсегда, что бы собственный эгоизм оправдать.
Если там где-то есть добрый Бог и загробная жизнь, то скоро я их всех увижу. Смогу, наконец, сказать им все, что так давно хотелось, и что не успел, боялся, не мог. Это у меня, пожалуй, бред начался от потери крови, но надо же чем-то занять последние минуты жизни. Метроном моего сердца звучит глухо и неубедительно. Мне совсем чуть-чуть осталось. Циферблаты столпились вокруг, грозят мне стрелками, смеются тоненько тик-тик-тик.
Если и правда есть там загробный мир, я бы многое мог сказать тем, кто встретит меня там. Здравствуй, мама,- сказал бы я, - я вырос уродом и умер, как урод, я хотел быть хорошим мальчиком, мама, ловить рыбу в Сашкином пруду, учиться рисовать и стать математиком, когда вырасту. Я вырос и стал уродом, прости меня, мама, так вышло. Здравствуй отец, - сказал бы я, - я научился воевать за своих, как ты хотел, я научился убивать, как ты хотел, я умер в бою, ты так хотел? Я ненавижу тебя, отец, за то, что ты сломал мне жизнь. Я всегда хотел, что бы ты гордился мной, я ношу твои часы не снимая, и я ненавижу тебя. Здравствуй, Косяк, - сказал бы я, - Здравствуй, Ласка, Карман, Актер, я немного задержался, но, поверьте, я очень скучал все эти два года.
Здравствуй, Стриж, - сказал бы я, - я до сих пор не понял, как я там без тебя. Я так и не научился быть сильным, так и не научился в одиночку. Здравствуй Стриж, прости, что заставил тебя ждать. Я каждую блядскую ночь жалел, что не умею падать с крыш.
Я, кажется, совсем поехал головой, потому что уже искренне надеюсь, что там есть этот хуев загробный мир. Больше мне, в сущности, не на что надеяться. Я считаю последние щелчки метронома моего сердца: раз. два.. три.. четыре... пять.... шесть..... семь