Таймлайн: лето перед выпускным годом.
Персонажи: Птица, Турок, Дурман, Трефовая стая, Сорока, Мелкий, упоминаются все, кто под руку попался.
Предупреждения: ООС всех и вся, отсутствие сюжета, возможен флафф,
Последнее лето.
читать дальше25 мая.
Я засматриваюсь на пылинки в лучах вечернего солнца, бьющего в перекресточные окна, и в сами окна: на облака и голубое небо, любуюсь ими, рассеянно наматывая на палец прядь волос, и не сразу слышу, что меня окликают.
- О чем ты задумалась? - спрашивает Турок.
- О небе. О том, как хорошо, наверное, быть птицей. Лететь куда хочешь... Теплые страны, чужие города. Как думаешь, Сорока? - я, наконец, отрываю взгляд от окна: Турок сидит напротив меня на подлокотнике дивана, в венке из одуванчиков на голове, с желтым от пыльцы носом, красивый, как летний вечер и такой же легкий. Я ловлю его взгляд и знаю, что сейчас мои глаза показались ему желтыми. Сорока на полу, маленькая рыжая и серьезная, похожа на нахохлившуюся птичку.
- Наверное, хорошо, - говорит она, - если тебя кот не съест.
Рассеянно киваю, вспоминаю сегодняшний день. Я люблю позднюю весну, когда на улице тепло и можно целый день торчать во дворе, глядя на облака и плетя первые венки, или просто дремать на солнце, рискуя обгореть. Как-то так мы сегодня и развлекались: гладили всех окрестных котов, кормили птиц хлебными крошками, насобирали веток на ловцы снов и уснули, расстелив на траве одеяло. На обратном пути поймали мелкую, и вот, сидим на перекрестке, день клонится к закату, но ведь у нас еще целый год таких дней, некуда торопиться.
- Мне нужно кое-что тебе показать. - Говорю я Сороке. - Но это большая тайна.
В ее глазах радостное предвкушение.
Турок помогает мне перебраться на пол – я до сих пор не люблю вылезать из коляски самостоятельно, да и залезать тоже – я отыскиваю в сумке потертую колоду таро.
- Когда я уйду, она станет твоей, - говорю я, невольно повторяя слова той, другой, - когда-то она так же досталась мне, и той, что была до меня...
Я хорошо помню ее, остроглазую, хриплоголосую и красивую, говорящую с чудным акцентом, ругающую все и вся. Я хорошо помню две истины, которые она внушала мне чаще всего. Я нарушила обе, и ни разу не пожалела об этом.
Проходящий мимо Дурман, точно волна смывает за собой Турка и притаившихся по углам мальков. Светлоликий любимец детей, зачем тебе столько душ? Все они попали в твои сети, на всех тебе хватает времени, но им мало... Любишь ли ты хоть кого-нибудь из них? Сколько детских сердец ты разобьешь? Я не спрошу об этом ни тебя, ни кого-то другого. Ведь дела чужого вожака меня не касаются.
Встряхиваю головой, обращая взгляд к Сороке.
- Почему именно мне? - спрашивает она.
- Тебя выбрали карты. Они всегда сами выбирают... К тому же ты тоже птица, как и я, а двум птицам всегда проще найти общий язык.
- Птицам в клетке... - бормочет она.
- Это не клетка. Это гнездо. А клетка здесь - я провожу рукой по ее голове, улыбаюсь, перебираю ее волосы. - Двигайся сюда, я заплету тебя. - Предлагаю я, и, когда она подбирается ближе, вплетаю в рыжие косички свою летнюю радость и прикосновение кошачьей шерсти, свою любовь к Дому и к младшим и хорошие теплые сны, не тайные - здесь я этого не умею, просто теплые.
До позднего вечера я рассказываю ей о значениях карт и разных раскладах, а когда она просит меня погадать ей, я молюсь Дому, что бы ее судьба оказалась счастливой.
Небо темнеет, звонят к ужину. Я прощаюсь с Сорокой до завтра и еду к столовой, Дом тих, хоть и шумен. Я чувствую, что это затишье перед бурей, но оно должно продлиться долго, почти до самого выпуска. Впереди у нас лето полное чудес, белых ракушек в протянутых, пенных ладонях моря, теплых волн и вечерних костров, следом будет осень - разноцветие листьев во дворе, облака цвета сепии, моросящие дожди, от которых сыреют сухари и приходится смазывать Цеппелин в два раза чаще, зима - время теплых шалей и свитеров, долгих историй о заколдованных принцессах, время, когда в чужой спальне вместе с чаем гостям предлагают шерстяные носки, а воду кипятят в два раза чаще обычного. О весне я не думаю. Это будет горькое время, неизбежное и грустное.
Ближе к отбою, когда я полулежу на полу, а голова Турка покоится на моих коленях, я понимаю, что тревожило меня весь день. Это все птицы. Я смотрю на них, и меня тянет к небу, хочется взлететь, уйти в штопор, с хохотом приземлиться на ветку дерева, поймать мышь потолще и съесть ее. Хочется Не сюда. Я и так прыгаю слишком часто и надолго, но мне всегда мало... Я люблю прыгать. Просто потому, что там я могу все, чего хочу. Там я чувствую себя целой.
"Дары Дома обманчивы, - говорила она, - будь осторожна, дитя и не доверяй ему. Кто знает, куда они могут тебя завести?" И я не доверяла ему, ровно до тех пор, как ветер впервые наполнил мои крылья. Крылья, которые он дал мне.
Геката была мудра. Наверное, я зря не слушала ее, но... Лучше я ошибусь, потеряю то, что у меня есть, но сейчас я буду счастлива. Гораздо счастливей, чем она.
"Никогда не верь мужчинам". - Было ее вторым любимым правилом. Она вбивала его в мою пустую голову через день.
Этого правила я придерживалась дольше, чем первого. Лет на пять, может чуть меньше. Наверное, я тогда неслучайно опоздала на завтрак, как неслучайно все, что происходит с нами. Была поздняя осень, и выбираться из-под одеяла жутко не хотелось. В столовой мое место было уже занято, и я приткнулась на первое попавшееся. Подняла взгляд и забыла, зачем я сюда приехала. Меня поразила не его красота, многие дети Дома красивы; меня поразило лето в его глазах. Я люблю лето больше других времен года, и, увидев его дождливой осенью, я не могла не влюбиться. Впрочем, там было многое помимо лета, но это не то, о чем можно просто сказать вслух.
Я рассеяно перебираю волосы Турка, заплетаю и расплетаю, пока он не начинает засыпать.
- Ты меня усыпляешь. - Бормочет он, ловя мои руки. - А мне еще предстоит серьезный разговор...
Глядя, как он зевает, начинаю зевать сама, минут пять отражаем друг друга, потягиваясь, позевывая и щурясь, наконец, волевым усилием, прекращаем это безобразие.
- С Дурманом?
Он кивает.
- Как там его детеныш?
- Неплохо. - Уклончиво отвечает Турок. - Только не называй ее так при Дурмане.
Я не понимаю, зачем вожаку Пик беспокойная рыжая младшая. Я вообще плохо понимаю его. Есть в Дурмане какое-то несоответствие, странная и совершенно чудовищная несостыковка, если я найду ее, загадка будет решена, но мне видимо, не суждено. К тому же, наверное, я просто боюсь его. Хотя я не смогла бы внятно объяснить почему. В нем нет зла, нет агрессии, так почему же пиковый вожак пугает меня гораздо сильнее, чем тот же Скоморох, от которого мне пару раз доставалось, или Пятница, от которого так и тянет опасностью?
3 июня
Еловые иголки колют пальцы, делают их жесткими и черными от смолы и сока. Эта ловушка самая странная из всех, что я делала: ветку я нашла во дворе, странно, учитывая, что вокруг Дома нет ни одной елки, а она была совсем свежей, как, будто только что сорванной, и, едва взяв ее в руки, я сразу поняла для кого она. Кожа и перья тоже нашлись как-то совершенно случайно, но очень вовремя.
К тому моменту как почти все иголки ободраны, и лежат вокруг меня ровным слоем, а солнце заползло на середину неба, делая летний день звенящим и душным, на крыльце появляется Сорока.
- Привет, Птица. - Говорит она, и я слышу, что она рада меня видеть.
- Привет, Сорока. Посидишь со мной? - я стряхиваю еловые иглы со ступеньки, расчищая ей место рядом.
Мир вокруг нас застыл в напряженной тишине, словно сжалась тугая пружина. Попрятались от полуденного зноя беспокойные обитатели Дома, замер воздух, а вместе с ним трава и деревья, Пацифист - робкая тень Чужого - затаился в ветвях дерева и, кажется, уснул.
- Будет гроза, - я улыбаюсь. - Хорошо... Этот мир давно пора вымыть.
Сорока распространяет тревожное любопытство, как будто хочет что-то спросить. Я молча жду, когда она найдет нужные слова.
- А знаешь, что? - Решительно начинает она, - говорят, ты ведьма.
- Говорят, - киваю я.
- А еще говорят, что...
- Я приворожила Турка. - Перебиваю я.
- А это правда?
- А как ты думаешь?
Я отлично знаю причину этих слухов и знаю, что сама виновата, должна была соблюдать осторожность, а теперь поздно. Но так трудно удержаться и не сделать, если можешь и если понимаешь, что это поможет.
Сорока пожимает плечами и задумывается. Я тоже. Так мы сидим на крыльце и думаем, а солнце все жарит и подбирается к нашим ногам. Скручиваю еловую ветку в кольцо, обвязываю ниткой, обвиваю льном, кожей и шерстью. Нахожу, наконец, правильные слова и осторожно, чтобы не сбежали, начинаю говорить.
- Понимаешь, любой приворот, по сути своей, является актом насилия. Не важно удавшийся, или нет - он не подарит тебе любовь и не принесет ничего хорошего. Ты получишь тело, но не душу. Как думаешь, я стала бы заниматься подобным?
Сорока мотает головой. Это хорошо. Это правильно. Вообще-то я не знаю, кто этот слух пустил, но он, вероятно идиот, потому что я к приворотной магии близко не подойду, мне, конечно и не надо, но даже если бы надо было, я лучше буду непонятой и отвергнутой, чем так. Вон у мальков каждый третий непонятый и отвергнутый, и ничего, живут как-то.
Я укрепляю черные перья, затягиваю узелки, придирчиво осматриваю то, что получилось. Красиво и некрасиво одновременно. Он гораздо грубее, чем все, что я делала, но, в то же время, в нем чувствуется волшебство древнего, темного леса. Возможно, того леса, в котором я никогда не была. Мне не стоило задумываться, потому что ножницы внезапно срываются, прорезая кожу на пальце. Я усмехаюсь, несколько капель моей крови падают в сеть, и я думаю, это не случайно. А Сорокушка, которая все также сидит рядом, следит за моими действиями широко распахнутыми глазами и, кажется, уже и вправду считает меня ведьмой. "Вот так и рождаются сказки".- Думаю я, зализывая ранку.
Мне всегда интересно, как же спится под моими сетями, но вряд ли я это узнаю, я ведь ничего не делаю для себя. Поэтому вечером я приезжаю к Дурману и протягиваю ему самую странную вещь, которую я когда-либо делала.
- Если не хочешь, можешь не принимать, я не обижусь. - Говорю я вместо всяческих "это тебе на добрую память".
Но он принимает, кажется с благодарностью.
7 июня
Просыпаюсь с чувством, что что-то не так. И точно! Солнце не светит прямо в глаза, все небо обложено тучами, моросит дождь и мне семнадцать лет. Поворачиваюсь на другой бок, пытаясь заснуть обратно и проспать этот ужасный день, но поздно - от экзистенциального ужаса сна ни в одном глазу. Соседки шумят, собираясь на завтрак, по всему Дому - какие тонкие стены, какие хрупкие потолки, - слышны шаги и голоса. На свете крайне мало вещей, которые я не люблю, еще меньше тех, которые ненавижу. Например, когда по тебе ползет насекомое. Или когда коляска куда-то не пролезает, а ползком пробраться не вариант. Или комочки в манной каше. Или мой день рожденья. Когда-то я его любила, но те времена ушли безвозвратно, и память о них покрылась пылью веков.
Полная мрачных предчувствий, выбираюсь из под одеяла, ощупью одеваюсь и все-таки открываю глаза. Безысходность нужно принимать с честью.
Предчувствия не обманывают меня: в первом же коридоре мне дарят фенечку. Вообще-то я очень люблю получать подарки. Во все дни, кроме этого. Потому что это единственный день в году, когда я не люблю вообще ничего. Совсем.
Вечер, как и всегда в такие пасмурные дни, подкрадывается незаметно, тяжелым ватным одеялом ложась на Дом, усыпляя, удушая. В такие вечера почему-то совсем не хочется оставаться одной, и вообще непонятно чего хочется. Я катаюсь по всему Дому, но нигде не нахожу покоя. Заезжаю в Кофейник, но понимаю, что не хочу, ни пить, ни вдыхать сладковатый кальянный дым, наполняющий тело спокойствием, а легкие историями, которые так и просятся на язык, и даже кофе не привлекает меня здесь. Уныло качу на Перекресток, но там сегодня слишком много бубей, в том числе их вожак, с которым я не в ладах, в последнее время. Спать не хочется, а одна мысль о девичьей спальне навевает тоску и скуку. С грустью разглядываю дверь комнаты Пик, понимая, что и туда меня не тянет, даже если пустят... Разворачиваюсь, еще немного вздыхаю и рассеяно стучусь в дверь Трефовой спальни, не дожидаясь ответа, открываю. И улыбаюсь, кажется, первый раз за день.
Я смотрю на них с привычной нежностью, наслаждаясь ощущением того, что это - моя стая. Такие разные, странные, непохожие и в то же время, будто связанные невидимыми нитями. Мы чувствуем, когда одному из нас плохо, мы, не сговариваясь, собираемся в нужное время, в нужном месте, как сегодня, мы разделяем радость и боль другого, незаметно поддерживаем. Нам не нужны слова, что бы понимать друг друга. Я оставляю коляску в коридоре и устраиваюсь между Мухой и Сон-травой, оглядываю всех по кругу, наполняясь светлым, солнечным счастьем, от понимания как же я люблю каждого из них. Мудрого и заботливого Муху, рядом с которым становится теплее, холодного, но такого трогательного Снега, шумного и веселого Граммофона, чуткого, терпеливого Чужого, вожака, за которым хочется идти, сказочного рыцаря, которому моей любви всегда достается чуть больше, чем другим, холодную и рассудительную Полоза, настоящую королеву Треф, мягкую и рассеянную Сон-траву, рядом с которой всегда уют дома, теплой печи и кошачьего мурчанья, шелест трав и стрекот кузнечиков...
- Ночь сказок? - Спрашиваю я.
Чужой кивает. Наши, стайные, Ночи не похожи на обычные. Сказки причудливее и странней, в них больше Той стороны, ее примет и ее духа. Сказки Чужого мы переводим всей стаей, да и то, что рассказывает Граммофон, часто приходится переводить. Сказки Сон-травы певучие и похожие на колыбельные - щипаешь себя, чтобы не заснуть, ведь так интересно, чем кончится. Сказки Полоза редки и грустны, а Мухи загадочны и бесконечны, никто не знает больше сказок, чем он. Сказки Снега похожи на расчерченную квадратами шахматную доску, но нет-нет, да и попадется яркая клетка, выбивающаяся из черно-белого порядка. В моих сказках часто много других персонажей, смутно напоминающих кого-то знакомого, Птиц и волшебства.
Слова текут с наших губ звонкими ручейками, вторя дождю за окном, который из мелкой мороси, к ночи, наконец, становится настоящим летним ливнем. Гром и молнии заставляют нас вздрогнуть, приходясь как раз на середину сказки о пещерных троллях. Истории бредут одна за другой, наполняя спальню чужими мирами, смотрят со шкафа пушистые шушеры, в углу творит свои заклятья старая ведьма, парит в бескрайнем небе серебряный Дракон, расцветают на деревьях волшебные цветы, босоногая девушка бредет за цветком папоротника, простилается бескрайняя степь от самой кровати и над ней золотистым сиянием занимается рассвет.
Пролетевшая ночь уносит с собой хмарь и сырость, первые солнечные лучи бьют прямо в окна, Снег встает и тихо крадется к окну, задергивает шторы. Спальня укутана дремой, Полоз заснула на коленях у Чужого и тот дышит через раз, боясь разбудить ее, а в углу общей кровати свернулась в клубок и спит Сон-трава. И я, понимая, что мне не выбраться сейчас так, что б никого не разбудить тоже сворачиваюсь на свободном месте, и засыпаю, и мне снятся все те же сказки и множество новых в придачу. Последнее о чем я успеваю подумать, уже запутываясь в сетях сна, что семнадцать это совсем не плохо.
10 августа
Выбраться ночью из летнего Дома непросто, особенно если ты колясник. Но звездное небо, отраженное в неподвижной - полный штиль - поверхности воды, и серебристое сияние маленьких рачков, и лунная дорожка к самому берегу: все это стоит того что бы рисковать. Мы рискуем почти каждый вечер, иногда вдвоем иногда по трое-четверо, в Доме редко спят ночами, а уж в каникулы, когда никто не разбудит тебя в семь утра, почти никто и не ложится раньше семи. Иногда мы встречаем других, таких же, как мы, кто-то купается кто-то, как я, просто смотрит на окружающую красоту. Кто-то приходит сюда чаще, кто-то реже, некоторые не приходят вовсе, предпочитая коротать ночи за картами и болтовней с соседями. Но в последнюю ночь здесь все. Не считая младших, конечно, они все разогнаны по спальням, они знают, что этой ночью берег наш. Сумки собраны с вечера, спальни непривычно пустые и только мусор напоминает, что здесь кто-то жил. Мы выскальзываем из окон и дверей, неслышными тенями крадемся мимо комнат воспитателей, я почти уверена, они догадываются, куда сегодня стечется весь Дом, просто не хотят мешать. Причудливым сказочным караваном мы пробираемся мимо скал, и ходячие с колясниками на плечах похожи на сказочных существ в бледном свете луны. Сегодня мы прощаемся с Летним Домом и берегом моря, который успели изучить досконально, с прибрежными камнями и ласковым шелестом волн, мы навсегда прощаемся с нашим летом, потому что никто из нас больше не сможет вернуться сюда, как возвращаются Домой. Ушедшие в Наружность смогут найти это место, но Дом будет закрыт для них навсегда, об уходящих на Изнанку и говорить нечего. Мы разводим на берегу большой костер, расстилаем вокруг одеяла и пледы, стащенные из Дома, садимся и начинаем вспоминать все, что было здесь с нами, с самого первого года. Голоса, прерывающиеся от волнения звучат, то по-очереди, то все одновременно, перебивая друг друга. "А помните, как Напильник... А вон на том камне я... А как Сонтрава с Полозом в тот раз... А когда мы заблудились, помните?.." И сейчас, когда мы все здесь, меня переполняет пьянящая нежность к каждому из моего выпуска, даже к высокомерной Фрее, даже к Скомороху, потому что сейчас, вокруг костра нет меня или его, есть мы и это лучшее, что случилось с нами этим летом. Наши истории перетекают одна в другую и, короткая августовская ночь растягивается, так, словно мы в Доме, и на дворе Самая Длинная. И нам хватает времени вспомнить все, что было с нами здесь. Когда костер догорает, а на горизонте появляется полоса света, все, не сговариваясь, подбираются к берегу, Турок крепко держит меня, так что, кажется, будто я тоже стою, кого-то из колясников подсаживают на плечи, мы выстраиваемся ровным рядом вдоль полосы прибоя и смотрим, как восходит солнце.
15 августа
После возвращения из летнего Дома принимаюсь искать Мелкого. Мне про него рассказывала Сорока, и вот я старательно высматриваю его среди младших на завтраке. Он действительно мелкий - ниже и тоньше, чем его ровесники, и в своей коляске кажется совсем хрупким, светловолосый, с огромными глазами, весь сияющий и легкий, как пушинка. И мне как-то сразу нравится эта его легкость, солнечность и то, что при взгляде на него хочется улыбаться. И я улыбаюсь, а в следующие несколько дней мои пальцы, кажется, проклинают меня, потому что я все дырявлю и дырявлю ракушки и обломки ракушек, целый мешочек, притащенный с моря. Следом за пальцами меня проклинает спина и, приобщенный к благому делу, Турок, потом Муха, у которого я выпрашиваю бусины, соседи по комнате, которым я мешаю спать, влюбленные парочки, которым я не даю уединиться на чердаке, а потом, спустя почти неделю все это становится неважным, потому что я закончила. Я встречаю его на заднем крыльце, в компании Смельчака. Мне всегда трудно заговаривать с младшими, потому что тянет заговорить с ними, как все старшие, свысока, но нужно на равных, так правильно. Я так решила. А главное, нужно искренне верить в это «на равных», потому что больше всего на свете я не люблю лицемерие. Настраивая себя на нужный лад, я слежу за ними несколько минут, привычно склонив голову на бок, и только потом подъезжаю и еще успеваю услышать обрывок разговора
- Ты ведь будешь моим лучшим другом, навсегда? Правда, Смельчак?
- Обязательно.
- И даже после выпуска?
- Даже после смерти.
И я улыбаюсь, хотя мне хочется заплакать. И поскорее говорю, что бы прогнать это, неуместное сейчас, чувство.
- Привет, я вам не помешаю?
Они смотрят недоверчиво, но здороваются, и, кажется, пока не хотят меня прогонять.
- Я Птица, - на всякий случай представляюсь я, - и мне нужно поговорить с Мелким.
Наверное, мне стоило подождать, когда я встречу его одного, но я так не люблю ждать... Мелкий неуверенно смотрит на Смельчака.
- Если хочешь, можешь не уходить, - говорю я, - просто к тебе у меня нет пока ни слов, ни дел. Так уж вышло.
Я пристраиваюсь рядом с ними и отыскиваю в сумке его. При свете дня он еще лучше, и я втайне горжусь тем, какую красоту я умею делать. Еще немного рассматриваю бусины и перламутровые ракушки, а потом протягиваю его Мелкому.
- Держи, я сделала это для тебя. А ракушки мы все сами собирали этим летом. Он принесет тебе море.
Мелкому нравится. Я в общем-то и не ожидала другого, потому что на этот раз и сама считаю, что получилось очень хорошо, и все же мне очень приятно восторженное восхищение на его лице. Смельчак, кажется, удивлен не меньше, но по другой причине - он наверняка видел сделанные мной игрушки, если бывал в спальне Пик.
- Спасибо, Птичка. - Говорит мне Мелкий. – Ты такая добрая.
- Это потому что у меня в сердце есть свое море, и ты ему понравился.
- Расскажи мне про него, - шепотом просит Мелкий, - расскажи про свое море.
Я выползаю из коляски - не люблю долго сидеть в ней на одном месте и не спеша начинаю, позволяя невидимым волнам накрыть нас с головой.
- Я родилась в далеком маленьком городе, спрятанном среди скал на самом берегу синего-синего моря и плавать научилась раньше, чем ходить. Дикие птицы и чудесные рыбы были моими друзьями. Волны рассказывали мне свои сказки, а чайки дарили перья из своих крыл. Каждую осень, когда начинался сезон штормов, а сезон купания заканчивался меня приходилось запирать дома, что бы я не бегала к морю. И тогда оно само приходило ко мне, стучало в окна и двери, покачивало меня во сне на своих волнах, уносило к дальним странам и неизведанным островам. Это была наша с морем игра.
Я так любила море, а оно так любило меня, что моя кожа и волосы оставались солеными, сколько бы их не терли щеткой. В моей груди поселились соленые брызги и ветер и шум прибоя, они навсегда со мной, у меня под крылом, хоть я и разучилась плавать. И хотя море больше не качает меня на своих волнах, я всегда могу пролететь над ним пестрой птицей и поднять брызги, коснувшись лапкой водной глади.
Какое-то время мы молчим, вслушиваясь в плеск невидимых волн, а потом я вспоминаю песню, которую в детстве мне пела мама и пою ее Мелкому, рассеяно гладя его по голове. Когда я допеваю последнюю строчку о саркофаге приморской земли, у меня в глазах стоят слезы и, кажется, не только у меня.
Краем глаза я замечаю идущего к нам Турка и принимаюсь тереть глаза, что бы скрыть следы своей слабости, но выходит только хуже.
- Я тебя искал. - Он вскидывает бровь, разглядев мои краснющие глаза, но я уже вполне счастливо улыбаюсь ему. Море отступает, вспугнутое его шагами.
- Мы говорили про море.
- Понятно, почему вы утопаете в соленой воде. - Смеется он. - Тебя Полоз ждет в Кофейнике, просит передать, что ты ей что-то должна.
Он помогает мне забраться на Цеппелин, и всю дорогу я рассказываю ему, какой Мелкий замечательный и как здорово, что он есть в Доме.
31 августа.
В последний день лета я сижу на заднем крыльце и смотрю на небо. Спицы мелькают в моих руках, я вплетаю в шерстяные нити последнее тепло этого лета, звонкие песни птиц, горько-сладкое дыхание августа. Травы к началу осени пахнут лучше, сильнее всего - пряно и жарко. Скоро их чарующий аромат сменит просто запах прелой травы, но и это тоже будет прекрасно.
Я сижу, нахохлившись на границе между летом и осенью - двумя моими любимыми временами. Старательно растворяюсь в окружающем меня спокойствии, улыбаюсь ветру и солнцу, щурюсь, наслаждаясь недолгим одиночеством. Мир вокруг меня замер, кажется, всякое движение прекратилось, только мелькают, бьются спицы в моих руках, крыльями пойманной стрекозы. Крыльцо отделяется от реальности, плывет, качаясь на волнах безвременья. Это важное место, место, куда я часто приходила летом, где я разговаривала с теми, кто мне дорог, где держала кого-то за руку. Это главное место моего последнего лета. А потому я сейчас сижу здесь не просто так. Я жду того, кто первым войдет и запустит мое остановившееся время, проводя меня в подступающую осень. Очень важно узнать, кто же это будет, я даже немного переживаю и иногда спускаю петли от волнения. Я играю так каждый год, в разных местах Дома. Когда я решила играть первый раз, это была одна из старших, в тот год, когда собирались стаи - мой будущий вожак, на следующий год - наш мастер амулетчик, два года назад - пиковый мастер по веществам, в прошлом году одна из младших, этот год последний, кого же он принесет мне? Они появляются одновременно, обходя Дом с разных сторон, и я улыбаюсь, глядя на них. Я рада, что это будут именно они и немного удивлена, что в этот раз двое. Впрочем, в последний год и не такое случается. Они идут не спеша, пока не замечая друг друга, а моя душа мечется восторженным щенком от одного к другому, и мне приходится отложить вязание, потому что я никак не могу сосредоточиться на узоре. И их, явно привело хорошее дело, потому что они улыбаются. Один открыто и немного насмешливо, а у другого улыбка прячется в глубине глаз и в уголках губ. И когда они подходят достаточно близко, что бы поздороваться, не крича на весь двор, я слышу, как за моей спиной открывается дверь.