Пять шагов. Вариация на тему СД

[another-home]

Два берега. Два полюса. Два мира. Две волны, которые вот-вот сольются в одну. Две масти. Кровь и смерть. Злость и страх. Алая пелена перед глазами и темнота в конце пути. Красное и черное.
Красные и Черные. Если кто-то из нас и оставался белым до этой бесконечной ночи, то и ему теперь придется испачкаться.
Я смотрю в глаза, которые смотрят в меня. Которые встречал каждый день в петляющих коридорах, чей взгляд ловил в столовой за бесчисленными завтраками, обедами и ужинами. Глаза людей, с которыми бок о бок прожил чуть больше, чем целую жизнь.

Глаза врагов.

Глаза врагов.
Те, которые за спиной – те, которые на моем берегу – наверняка смотрят так же. Мне не нужно оборачиваться, чтобы увидеть в глазах своей стаи отражение той ненависти, что сочится из глаз Черных. Это похоже на зеркальный коридор. Многократно повторенная ненависть, уходящая в бесконечность.
Это почти не страшно теперь. Далеко не так страшно, как предполагалось все это время, что оба лагеря в один голос предрекали войну. Ожидание было страшнее. Страх был страшнее.
Я теперь боюсь только одного – поймать взгляд единственного человека, которого мне за шкирку тащить хочется с поля будущего боя, и увидеть в нем ту же ненависть, отражающую мою ненависть, отражающую его ненависть, отражающую спокойное любопытство Дома, с голодным урчание наблюдающего за нами, и тихий смех апостола его.
Они кричат нам. Мы кричим в ответ. Слов не разобрать. Все сливается в один яростный рык, в один звериный вой. В один предсмертный стон. Только смех Войны четкий, как будто никаких других звуков нет. Громкий, как будто льется прямо в уши.
Противоположный берег подается вперед. Мой берег подается вперед. Не моя война, не мое сражение, но мои люди. Моя стая.
Дураки!
Вы хоть сами понимаете, за кем вы пошли, дураки?! И я не знаю сам, про кого кричат эти слова, взорвавшиеся в моей голове, - про Красного Террора или про меня самого? Потому что можно сколько угодно прикрываться тем, что ты не вожак, пока твоих людей не убивают, но перед лицом смеющегося Войны нельзя не принять эту ношу, от которой так долго открещивался.
Их повел в бой Террор. Я не повел их никуда. Поэтому моя вина гораздо страшнее, чем глупость дворового пса, которого с моей подачи стали звать Вожаком.
Я ошибся. Снова. Опять. Не проследил. Не смог. Ничего не сделал. Я так наивно верил, что всегда смогу контролировать этот тупой кусок дерьма, которым полнится исторгшая его Наружность.
Я слишком много на себя взял. Не просчитал. Не учел всего. Я виноват больше их всех, злобно глядящих друг на друга. А значит, и плата моя будет выше.
Террор заносит биту. Медленно. Обе волны обрушиваются друг на друга. Слишком медленно. Им, ведущим свой бой только в одном мире, не сравниться в скорости с тем, кто может существовать в двух мирах одновременно. Я иду вперед. Опережая рвущегося в битву Террора. Опережая Длинного с дрожащими руками. Опережая Удильщика, где-то потерявшего очки и пугающего теперь противников пустотой взгляда. Опережая Шкуру, только и мечтающего, чтобы как можно быстрее и незаметнее свалить отсюда.
Я иду вперед. Прямо к смеющемуся психу, по несчастливой случайности ставшему ходячим и говорящим воплощением Дома. Его хищным отростком, единым в трех лицах и показывающим сейчас самое страшное из этих лиц.
Мимо мелькает силуэт Жирафа, наверняка направляющегося к размахивающей смешной и такой страшной битой неумелой пародии на Вожака. Это хорошо. Это правильно. Террора надо убивать первым. Без него Красные перестанут биться. Без него и без меня.
Я иду навстречу Войне. Туманом обтекаю сцепившихся, спекшихся в один ком беспричинной ненависти, детей Дома. Я иду к Войне, доставая нож, который подарил мне Дом.
Зря ты дарил мне такие подарки. Зря ты так со мной. Сам же видишь, что случилось. Сам же все понимаешь. И я понимаю. Ты не простишь мне убийство своей сумасшедшей, смеющейся марионетки. Ты никогда мне не простишь, я знаю. Но сейчас это уже не важно. Наш с тобой счет взаимных обид так велик, что нам обоим по нему никогда не расплатиться. Поэтому я дойду и убью твоего раба, лицемерно называемого Хозяином. Я убью его и сам займу его место. И тогда ты сломаешь меня так же, как сломал когда-то его. Как многих до него. И совсем скоро это я буду смеяться в углу, врастая в стену. Сейчас я не дам тебе уничтожить нас всех. А потом это сделает кто-нибудь другой.
Я иду прямо к Войне. Мне остается пять шагов, когда откуда-то сбоку заносится нож. Широкое лезвие. Тупое. Если бы не сила удара и ненадежность человеческого тела, этот кусок железа ничего бы не смог сделать. Я не видел того, кто поднимал нож вверх и опускал его в меня. Может быть, это была глупая, однорукая девочка, так хотевшая, чтобы ее любили. Может, это был тот, чье существование я игнорировал всегда осознанно и вот теперь упустил из виду по привычке. Может, это был тот, кого я так старался не предать и предал в итоге, на чьем месте я бы обязательно меня убил. А может, это был кто-то из своих. Кто-то, знающий обо мне больше, чем положено знать. Я понятия не имею, кто это был. Я знаю только, кто это не был. Это, наверное, хорошо – знать, что среди безумной толпы есть кто-то, кто не воткнет в тебя нож.
Мне остается четыре шага, когда я чувствую боль. Не похожую ни на что, не сравнимую ни с чем. Внутри что-то рвется. Я сжимаю зубы, но стон боли рвется наружу все равно. Теперь это все, что я слышу – собственный стон и смех недосягаемого Войны.
Мне остается три шага, когда я прижимаю ладонь к ране – под ребрами и чуть сбоку. Ладони сразу становится мокро и горячо. Моя жизнь течет на пол цветом моей стаи. Моя жизнь сочится между пальцев.
Мне остается всего два шага, когда я оступаюсь и падаю. Не успев дойти. Не успев взглянуть на Жирафа. Ты только не умирай там, ладно? Хватит и меня. Я падаю на грязный пол, а опускаюсь в итоге в мягкие объятия мха и опавших листьев.
Здесь не больно. Здесь нет тела и болеть нечему. Здесь я растворяюсь туманом в воздухе, пропахшем почему-то моей кровью. Здесь нет боли, нет злости, нет страха, нет необходимости куда-то идти. И на место всего того, чего нет, приходит тот, кто был и будет всегда. И самое грустное, что сил вытеснить, не дать, не пустить тоже нет.
Меня нет.
Меня больше нет.
- Ты пришел? – спрашивает Он.
- Да. Я пришел.